Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

И уже с видимым превосходством покровительственно добавил:

— Вот так, Володя! А ты думал, что в Царствие Небесное запросто войти можно? Туда еще путевочку заработать надо!

И Лютиков не нашелся, что ему ответить.

Нет, что ни говори, а вся наша жизнь была сплошной отчаянной борьбой за светлое будущее. А тут еще выяснилось, что и после кончины эта борьба продолжается! Лютиков даже почувствовал сожаление, что жизнь и в самом деле не завершилась на кладбище. Лежал бы сейчас спокойно и горя не знал! А тут райских жителей предстояло к Армагеддону готовить, а для того чтобы делать это правильно и идейно, в соответствии с псалмами и библией, надо было обязательно вступать в спиринский союз. Вот как дело обернулось. Лютиков по простоте своей душевной думал, что Спирин к власти рвется, а он, оказывается, перед собой и будущим союзом литературных душ грандиозные задачи ставил. Более всего Лютикову было интересно, сам ли Спирин все это придумал, или его архангелы на путь истинный наставили?

Муза все эти дни ходила хмурая, нежности Лютикова пресекала на корню и работала на совесть — руками помавала так, что Лютиков от стола не отходил, все писал. Только написанное ему почему-то самому не нравилось, да и муза Нинель, читая стихи, тихонько вздыхала и щурилась — похоже, она от лютиковских творений тоже не в восторге была. Однажды она поманила Лютикова за собой и, ничего не говоря, вывела его в вечные сумерки, окружающие Рай.

— С тобой поговорить хотят, — сказала она.

— Кто? — удивился Владимир Алексеевич.

Из вечных сумерек появилась плечистая рогатая фигура.

— Я это, — сказал Кердьегор. — Здравствуйте, Владимир.

Лютиков поздоровался с ним без особой приветливости, но бес на его сдержанность и понятную сухость не обратил никакого внимания.

— У меня к вам предложение, — сразу же начал бес. — Не хотите ли перебраться к нам? Условия для творчества я вам гарантирую, и лезть по пустякам никто не будет. Я же вижу, вы последнее время нервничаете, оттого и теряете много. А в стороне вам остаться никто не даст, Владимир, на вас определенная ставка сделана, и не только Спириным. Спирин по сути своей мелкая рыбешка, за ним хищники покрупнее стоят. А вы ведь в Союз не пойдете, верно? Если уж начали сопротивляться, то ваша порядочность уже не даст вам согласиться. Да и если правде в глаза взглянуть, что вам там делать, Владимир? Помнится, однажды Александр Кушнер предложил при жизни Бродскому в Союз писателей вступить. Тот поинтересовался, кто в этом Союзе состоит. «Там неплохая компания — шестьдесят вполне приличных членов Союза», — сказал Кушнер. Бродский мягко сказал ему: «Саша, дорогой мой, понятия „приличный“ и „член Союза“ несовместимы!»

— Не понял? — сухо сказал Лютиков. — Вы мне что, эмиграцию предлагаете?

— Я так и думал, — сокрушенно сказал бес, — я так и думал, что вы меня неправильно поймете. Я вам не эмиграцию, Владимир, предлагаю, я вас от будущего актирования спасаю. К Искариотскому можно относиться как угодно, одного только у него не отнять, он в душах разбирается, и уж если чего-то заметил, то будьте уверены, это самое главное в этой душе и есть. А в вас он независимость заметил. Пока вы для Рая просто неудобны, но ведь никто не станет дожидаться, когда станете опасны. Разве вы еще не поняли, вы ведь и при жизни успеха не добились, как раз потому, что излишнюю самостоятельность проявляли. А писали бы как все, да еще мэтра себе в учителя взяли, все бы по-другому обернулось, вы уж поверьте! Пока вами просто интересуются, калачом вас манят, но ведь настанет день, когда и палкой взмахнут!

Лютиков грустно посмотрел на музу.

— И ты считаешь, что это нормально? Это он тебе подсказал, или ты сама придумала?

Муза заревела. Откровенно заревела, размазывая слезы по очаровательной мордашке маленькими кулачками.

— Дурак! Я же за тебя беспокоюсь!

— И как ты все это планировала? — спросил Лютиков. — Со мной туда бежать? Или сама ты здесь остаться решила?

Музы, как и женщины, странные существа — только что в голос ревела, а тут вдруг глазищи сверкнули и мокрый кулачок едва не разбил Лютикову нос.

— Ясно, — смущенно, но бодро сказал бес и задумчиво почесал между рогов. — Только вы, Владимир, себя все-таки поберегите. Есть для кого беречь!

Беречь себя очень хотелось, только не получалось.

Несчастья обрушились, как град на зацветающие абрикосы. Вроде и особого вреда деревьям нет, но ведь и спелых абрикосов не будет!

Пришел Сланский, отвернулся в сторону, буркнул нечто вроде того, что за поступки отвечать надо. Потом заглянул вроде бы случайно Вика Мухин, долго краснел, рассуждал о цветописи, долго и косноязычно рассуждал о своей мечте написать книгу, которую можно было бы читать на компьютере, которая сопровождалась бы клипами, музыкой, мультипликацией вместо иллюстраций и к тому же написана была разными шрифтами и разными цветами, потом наклонил рыжую свою голову, выставив большое красное ухо, сказал, что он-то Лютикова уважает, если не боготворит, и понимает, что все бабы стервы, но лучше бы Владимиру Алексеевичу приготовиться к тому, что может случиться. Сам он заявлению не верит, знает, какие женщины иной раз на пути настоящих мужиков встречаются, и сам он будет за Лютикова голосовать, но за всех ручаться не может, козлов и в Раю хватает!

Зарницкий, встретив Лютикова, даже не кивнул. И это тоже было плохим признаком. Раньше ведь кивал, сволочь, и не просто кивал, а раскланивался.

Администратор, змея, долго извивался, потом сказал, что он музу Нинель сильно уважает и стихи Лютикова любит, только пусть Владимир Алексеевич поймет его правильно — коньяк коньяком, но ведь и он, администратор, живет не в безвоздушном пространстве. Пусть только Лютиков поймет его правильно, поэты — пусть и самые талантливые — приходят и уходят, а администраторы остаются. Им ведь демиургами не стать, пусть даже способность у них есть — миры создавать, и не хуже, чем у литераторов, ведь это не литераторы его, а он, администратор, их необходимым обеспечивает!

Лютиков понял его правильно — коньяка не будет. Да и на вино для музы Нинель отныне рассчитывать было трудновато. Поэты ведь приходят и уходят, а администраторы остаются.

Лютиков вспоминал свой разговор с бесом и возникал у него один единственный вопрос — какого черта? Бежать надо было, пока не поздно, бежать!

Если тебя обеими ногами начинают заталкивать в бочку, следовательно, собираются если не солить и перчить, то обязательно — мариновать.

— Ты меня, Ваня, извини, — сказал Лютиков. — Только я не верю, что к счастью можно пинками привести. Нет, я понимаю, некоторым твой союз тоже необходим, только ведь я столько лет при жизни в одиночку писал, могу и сейчас этим заниматься. Я людей люблю, кто тебе сказал, что я им все правильно объяснить не сумею? И не надо меня красными флажками обкладывать, я же не волк, которого насильно к овцам загоняют!