Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Юрий Владимирович Костяшов

Первое время — стажером. Никакой документации немецкой у нас не было, сами доходили до всего. Да и ничего сложного для меня не было. Изве­стная технология. Были несчастные случаи. На моих глазах женщи­ну сбросило в бак. Зацепило за косынку неогражденным валом, задушило и сбросило. Я попросился перевести меня в варочный цех. Начальником цеха был Барыгин. Он сказал: «Пойдешь рабо­тать варщиком?». Я согласился. Дело знакомое, несчастных случаев нет, загазованность меньше. Месяца через два предложили назна­чить меня мастером смены. Я сначала отказывался, невыгодно мне. Варщик получает три тысячи рублей в месяц, а мастер — в три раза меньше. Но они настаивали: «Государство тебя учило, деньги на тебя потратило». Заставили. Потом стал старшим мастером, факти­чески замещал начальника цеха. Бывало, в варочном цехе авария — работали в противогазах, резина к лицу липнет. Или в мороз — ключ к гайке примерзает, но не помню случая, чтобы кто-то отка­зался работать или требовал дополнительной оплаты. Все понима­ли, что только своим трудом можно все сделать.

Отсутствие должных навыков, разного рода «усовершен­ствования» делали производственный процесс не только слож­ным, но и опасным для жизни. Продолжает свой рассказ Алек­сей Николаевич:

— Технология опасная. Котел огромный, метров шестнадцать высотой, по ширине — метров девять, а в нем агрессивная среда, кислота, да еще при температуре 150 градусов, давление шесть-восемь атмосфер. Если на металл попадет — сразу разъедает. После каждой варки спускаешься в котел, проверяешь защитное покры­тие внутри, а он еще не остыл, духота, горячо. Еще у немцев болты были кислотоупорные, а у нас ставили обычные. Объем производ­ства увеличивали за счет повышения эффективности технологии: температуру увеличивали, скорость варки. Когда я пришел, продукт варили — до ста часов доходило, потом сократили до пятнадцати.

— ЦБК-2 был уже восстановлен к моему приезду в сорок седьмом году, но работал на госдотации, зарплату выдавали авансом. Оборудование стояло старое, немецкое, поэтому час­то случались поломки, а нас нередко среди ночи вызывали на их устранение. Жили ведь рядом. Да и люди работали на со­весть. Выпускали целлюлозу, первое время материал для ее из­готовления поставляли из Германии (в счет репараций), не очень хорошего качества. Часто в качестве тягловой силы использова­ли лошадей. При заводе был конный парк. Машин первона­чально ведь было мало: одна-две вагонетки, да и те тянули лошади, — рассказал Михаил Эдгарович Гроссет.

Вагонзавод

Вагоностроительный завод фирмы «Штайнфурт» с числом работающих свыше трех тысяч человек до войны выпускал 8-10 товарных вагонов в сутки. Во время бомбардировок и боев производство было выведено из строя, все заводские коммуни­кации полностью разрушены. Завод не обеспечивался электро­энергией, водой, паром. Катастрофически не хватало транспор­тных средств: не только автомашин, мотовозов, но и лошадей. Не работали транспортеры, мостовые краны и другое подъем­ное оборудование. «Завод был весь разрушен. Все казалось, что его недавно бомбили, еще и дым держался, как на пепелище»,

— таким увидела вагоностроительный Нина Моисеевна Вави­лова в мае 1946 года. Между тем завод уже начинал жить. В апреле того же года была выпущена первая продукция — пять думпкаров — саморазгружающихся железнодорожных вагонов, а к концу года производились уже один-два вагона в день.

С вагонзаводом оказалась связанной жизнь нескольких на­ших собеседников. Мы расскажем о судьбе женщины, чье выс­казывание только что процитировали.

Нина Моисеевна родилась в 1912 году на Украине, выросла в Сибири, перед войной с семьей переехала в Ленинград. Здесь во время блокады похоронила своих детей, муж погиб на фронте. Оставшись одна, завербовалась в Кёнигсберг. Ее направили рабочей на вагонзавод. Вот отрывок из ее простой, невыдуман­ной истории:

— Вообще я много работала. В кузнечном цехе изучила все станки, на всех могла работать, все работы знала. Там самое главное — руки береги: под машину затянет — глазом не успеешь моргнуть. У нас вот одной женщине всю руку сжевало, отняли потом по локоть. Работала я по горяче-вредной сетке. Два раза горела — ни бровей, ни ресниц не осталось, кожа обгорела. Такие условия были, но льготы имелись: молоко давали, газировка в цехе всегда была. Так я пятнадцать лет и проработала, а потом вышла на пенсию. Вишь, пока работала, и льготы были, и помнили, с Доски почета фотографию не снимали, грамот много было, знаки вручали. А на пенсию вышла — всего-то шестьдесят два рубля и получила. Вычеты как наделали, так от льгот моих и не осталось ничего. 14 из очереди на квартиру вычеркнули, я на улучшение стояла. Подумали, что я померла уже. Ну да бог с ними. Целую жизнь проработала в таких условиях, а зачем? Ведь никуда не ходила, минуточки свободной не было — только работа, да работа. Восемь-девять часов на заводе. Прибежишь вечером домой, перехватишь чего-нибудь, даже греть некогда было, и опять бежать, опять на работу: дорогу строить. За вагонзаводом был закреплен участок. Вот придешь домой — уже поздно совсем, утром опять рано на работу. А ведь еще воскресни­ки были... Так и жили.

Первый янтарь

Калининградскую область называют Янтарным краем, вот почему мы не упускали случая расспросить первых переселенцев об их знакомстве с балтийским самоцветом. Вот что рассказала, например, Екатерина Петровна Кожевникова из Приморска:

— Понятия не имели, что такое янтарь. Когда с мамой мы жили в подсобном хозяйстве, там были такие огромные куски. Мы их, чтобы поджарить хлеб, бросали в печь. Он сгорает быст­ро, жар дает. И называли его «канифоль». Канифоль и канифоль — горит хорошо. На пляже много янтаря валялось — и крупный, и мелкий. Его никто не собирал. Это ведь только в последние годы ажиотаж начался. А тогда на него и внимания не обращали.

К счастью, янтарь не для всех оказался банальной канифолью. История янтарного комбината тесно связана с его первым дирек­тором — Киримом Наврузовичем Ризаевым. О нем рассказал ста­рейший работник комбината Григорий Петрович Яковенко:

— Встретился я с Ризаевым случайно. Тогда здесь немцев было больше, чем русских, поэтому отношения между своими завязывались быстро. Он и пригласил меня к себе на работу. Ризаев закончил институт «Цветметзолото» в Москве в