Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

годы. Эти выставки стали огромным прорывом в сознании людей, народ буквально ломился на них. В 1956 году в ГМИИ им. А. С. Пушкина привезли картины Пикассо. Слышу голос Ильи Григорьевича Эренбурга, что витал над заполонившими главную лестницу посетителями: «Мы ждали этого момента тридцать лет, подождите еще двадцать минут!» Следом первая ретроспективная выставка Александра Григорьевича Тышлера.

Потом я встречался с Ириной Александровной на «Декабрьских вечерах» (почти сорок лет назад) — это было время нашего наибольшего сближения. Тогда она представила меня Святославу Теофиловичу Рихтеру. Мы втроем были в творческом контакте, делая эти первые спектакли и музыкальные вечера. Благодаря инициативе Ирины Александровны в прекрасном помещении Музея изобразительных искусств, в замечательной обстановке Белого зала висели изумительные картины мастеров былых эпох, играл Святослав Теофилович и шли наши спектакли: «Альберт Херринг» и «Поворот винта» Бриттена, «Музыка романтиков».

С Ириной Александровной связаны все важные этапы становления и развития ГМИИ, его превращение из довольно скромного музея в комплекс мирового значения. При Антоновой непрерывно обогащалась коллекция, невероятно расширялась музейная деятельность. Она способствовала этому всеми силами, выступала с лекциями, жила жизнью музея — и он буквально расцветал. Ее заветной и бескорыстной мечтой был отдельный музей Щукина и Морозова, посвященный памяти замечательных людей, собиравших искусство импрессионистов в конце XIX и начале XX веков. Задумка Ирины Александровны не осуществилась, но весь ее характер был виден в этом стремлении к созиданию.

Меня всегда восхищало то, как Ирина Александровна вела переговоры с представителями иностранных музеев: держалась с достоинством, говорила свободно по-итальянски и по-французски. Это вселяло в меня чувство гордости за страну — есть такой человек, который может решать тонкие вопросы искусства, разговаривать на европейских языках и вместе с тем соблюдать интересы нашего государства.

Для меня большим удовольствием было наблюдать, как ведет себя Ирина Александровна в самые трудные моменты споров, я всегда отмечал замечательное чувство достоинства, которое владело ею и заставляло всех окружающих относиться с огромным уважением к ее словам.

Ирина Александровна обладала замечательной внешностью: миниатюрная, с изумительными седыми волосами и тончайшими чертами лица. Когда она одухотворенно говорила об искусстве, образ ее казался еще более возвышенным.

Вся жизнь Антоновой, особенно то время, когда она возглавляла музей, была художественным и человеческим подвигом.

На протяжении сорока лет мною в ГМИИ было оформлено двадцать пять выставок, и я обязан ей таким профессионально наполненным проживанием жизни.

«Декабрьские вечера»

На дворе 1983 год. Ирина Александровна Антонова звонит мне и довольно торжественно спрашивает, не могу ли я прийти в музей на встречу со Святославом Теофиловичем Рихтером по поводу «Декабрьских вечеров»: предложенный художником макет будущего оформления Рихтера не устроил, и нужно помочь исправить эту ситуацию. Речь идет о первом спектакле «Декабрьских вечеров» — мини-опере Бенджамина Бриттена «Альберт Херринг», в итоге поставленной нашими стараниями в Белом зале Музея изобразительных искусств имени Пушкина.

Инициатива объединить разные виды искусства, с такой страстью предложенная Ириной Александровной, дала в дальнейшем удивительные плоды, которые произвели подлинный переворот и в концертной, и в музейной практике. Это была и ее мудрость — проводить музыкальные «Декабрьские вечера» в музее, и большая смелость, поскольку тогдашнее руководство нашей страны и культуры было консервативным. Считалось, что музею позволили большую вольность. Ирина Александровна сыграла огромную роль в становлении «Декабрьских вечеров», она всячески способствовала этой работе и вдохновляла нас. Так реализовывалась заветная мечта лучших умов человечества: великие фантазеры и благородные идеалисты всех времен и народов думали о единении искусств — музыки, живописи, архитектуры и поэзии — в одном пространстве. И эта идея была близка к осуществлению в Музее изобразительных искусств имени Пушкина.

Святослав Теофилович давно мечтал возродить традицию камерного музицирования, существовавшую с незапамятных времен, — оно всегда значило очень много как для просвещенного слушателя, так и для исполнителя, поскольку давало им возможность взаимо-

обогащающего общения. Помимо всего прочего, камерное музицирование позволяло включать в репертуар музыкальные произведения, иногда связанные с театром и недоступные для исполнения на филармонической сцене. Рихтер бежал от театральной рампы с ее чрезмерной официальностью, он хотел, чтобы посетители концертов слушали прекрасную музыку в изысканном интерьере на фоне полотен замечательных художников, и маленькая сцена Белого зала как нельзя лучше подходила для его замысла.

При встрече Рихтер изложил концепцию камерной оперы Бриттена, а у меня была возможность прослушать куски музыки, которые в тот раз репетировали. Уже на следующий день я принес свою прирезку возможного решения будущего спектакля (на макет декораций не было времени) и объяснил суть замысла.

Мне захотелось создать образ маленького городка старой Англии, и я сделал стилизованные дома, используя фахверк — так называются несущие конструкции, которые создавали стены дома. Получилась очень изящная графика, которая своим контрастом ритмично проходила по полукругу апсиды Белого зала. В музее я снова встретился с Ириной Александровной и Рихтером. Они пришли в восторг от такого решения. Реализовать идею предстояло за семь дней — ровно столько оставалось до премьеры. Изготавливать декорации должны были в мастерских «Останкино»: дирекция телевизионных программ планировала сделать несколько фильмов про «Декабрьские вечера» и субсидировала их проведение.

Мы сели со Святославом Теофиловичем в мою машину (это была старая модель «жигулей») и поехали к заместителю председателя Гостелерадио Владимиру Ивановичу Попову. Он был чрезвычайно предупредителен, выслушал нас в своем кабинете, вызвал начальника производства и дал указания максимально нам помочь. С этого момента все закрутилось. Мы пошли со Святославом Теофиловичем по рабочим цехам и костюмерным запасникам «Останкино».

Замечательный период времени по остроте ощущений, стремительное переживание жизни рядом с выдающимся человеком. Меня не оставляло чувство симпатии, какой-то приподнятости, Святослав Теофилович даже спрашивал меня: «Почему вы все время улыбаетесь?» Но он, конечно, чувствовал, что я любуюсь им, его манерами и реакциями, тем, как он говорит, как смотрит на людей, как принимает или отвергает, как что-то его заводит, — все это было мне очень симпатично. Я понимал, что это реакции человека высочайшего интеллекта, художественной интуиции, творческого горения.

За два дня до премьеры я провел бессонную ночь в мастерских телевидения — все время подбадривал рабочих, старался способствовать деньгами, чтобы не угасла их энергия. Действительно, сделать декорацию в такой срок — безумно сложно. И вот утром Святослав Теофилович бросается ко мне и возбужденно спрашивает: «Боря! Ну как дела?» Ирина Александровна с напряжением слушает наш разговор. Я, по-прежнему широко улыбаясь, отвечаю: «Очень… плохо!» И тогда происходит некая психологическая заминка. Святослав Теофилович не может сопоставить смысл моих слов с тем, как это сказано. Затем не выдерживает и