Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

Какая замечательная жизнь!

Какая замечательная живопись.

Какие прекрасные офорты.

Спасибо

Хочется сказать с подлинным чувством восхищения о творческой близости Валерия с Мариной Соколовой — его женой, замечательной художницей, много работавшей в театре. Этот союз оставил глубокий творческий след в жизни Валеры. Думаю, что памятником этим отношениям будет прекрасный портрет Марины кисти Левенталя, который экспонировался на нашей выставке «Второе дыхание» в стенах Российской академии художеств.

Давид Боровский

Наша первая встреча с Давидом Боровским произошла случайно. Он подошел ко мне на углу Пушкинской улицы в Киеве. Я стоял в компании моих друзей — киевлян Миши Белоусова и Семёна Пресмана. Оба они происходили из известных артистических семей: Мишин папа был актером русского драматического театра, а отец Семёна — весьма популярным артистом театра оперетты. Понятно, что Миша и Семён знали весь театральный Киев. Миша учился в институте международных отношений, чем очень гордился, а Семён по профессии был экономистом, а в жизни — страстным игроком и проводил время или на бегах на ипподроме или — как выдающийся преферансист — за карточным столом.

Познакомились мы с ними в театральном доме отдыха «Макопсе» рядом с Туапсе на берегу Черного моря. Летом там возникало содружество людей, как правило работников искусства: они приезжали из самых неожиданных городов нашей страны и превращались в единый коллектив, задающий некую общность поведения всем отдыхавшим. И Миша, и Семён оказались друзьями Давида, так что нам было легко разговаривать (замечу в скобках, что именно с ними я потом заходил в гости к Сереже Параджанову, и они не были для меня случайными знакомыми).

В то время я много работал в театре и уже был известным театральным художником. Я ставил в Киеве балет Бизе — Щедрина «Кармен-сюита», который мы с моим двоюродным братом Александром Плисецким переносили из Большого театра в киевский театр оперы и балета. Другой мной оформленный балет «Подпоручик Киже» С. Прокофьева шел тогда же на киевской сцене. Так что Давид при знакомстве проявил неподдельный интерес к нашей встрече и довольно подробно расспрашивал о моих планах, объясняя это тем, что он собирается переехать в Москву и заниматься тем же делом, что и я. В Киеве он уже работал в театре, но считал, что настоящее дело у него впереди, в Москве. Я хорошо запомнил эту встречу: Давид своей настроенностью произвел на меня впечатление серьезного молодого художника, решившего посвятить жизнь театру.

В дальнейшем в Москве я стал часто слышать имя Боровского. Мне особенно памятен один его макет, где был показан непарадный уголок города с покосившимся забором и сломанной главкой церкви. Казалось бы, так бесхитростно, скромно, но сколько скорби по утраченной России. Я эту скорбь остро воспринял, хотя сам стремился в довольно причудливый нафантазированный мир, где решал определенные декоративные задачи. И мне сразу передалось трагическое ощущение, донесенное Давидом.

Потом имя этого художника соединилось с именем режиссера Леонида Варпаховского — ученика Всеволода Эмильевича Мейерхольда, а еще позже зазвучало с именем Юрия Петровича Любимова и с темой Театра на Таганке. И тогда мы увидели становление совершенно органичного тандема, когда режиссер и художник мыслят единодушно. Все увиденное нами на сцене подтверждает это. Театр Юрия Петровича стал моим любимым. С «Доброго человека из Сезуана» — первого любимовского спектакля на Таганке, наделавшего много шума в Москве (оформленного, кстати, Борей Бланком), началась целая эпоха.

Любимовские шедевры на Таганке, принесшие ему славу: «Живой», «А зори здесь тихие», «Гамлет», «Товарищ, верь…», «Обмен», «Преступление и наказание», «Дом на набережной», «Владимир Высоцкий», «Борис Годунов», «Самоубийца», «Шарашка», — поставлены в соавторстве с Давидом.

Мельком скажу о том, что мне удалось дважды поработать с Юрием Петровичем. Мы сделали с ним спектакль «Фауст» (2002), с особым построением сцены: актеры могли двигаться, отбивая чечетку по специальному диагональному помосту. Вторым нашим совместным творческим опытом стала опера-буфф «Школа жен» по Мольеру, на музыку Владимира Мартынова, поставленная в театре «Новая опера» в саду «Эрмитаж». Юрий Петрович пригласил меня оформить оперу, будучи уже в преклонном возрасте, и поэтому работал медленно. Я ездил к нему в его новую квартиру полтора года два раза в неделю, и мы с ним разговаривали о том, как делать постановку, очень долго. Премьера состоялась в мае 2014 года. Я много записывал за Юрием Петровичем, и у меня накопился значительный материал.

От каждого из перечисленных выше спектаклей в моей памяти остался образ театра, сценического пространства, созданного Боровским. Вот занавес, сотканный из нитей грубой фактуры, в «Гамлете». Доски бортов от грузовика из спектакля «А зори здесь тихие», превращающиеся то в баню, то в деревья, то «танцующие» под музыку, то вновь собирающиеся в кузов грузовика. Прозрачный портал из «Дома на набережной» и появляющиеся за ним лица актеров, смазанные и расплывающиеся, как бы данные намеком. Переполненные людьми лифты в спектакле «Час пик», скользящие горизонтально, но создающие впечатление вертикального движения.

Я не буду предаваться разбору спектаклей, здесь мне хочется рассказать о наших мало кому известных встречах, вспомнить самого Давида и оживить в памяти совместную с ним работу по изданию альманаха «Метрополь». А встречались мы бесконечное число раз, но, как правило, мимолетно, хотя и обменивались всегда какими-то впечатлениями от увиденного, и расставались с ощущением того, что у нас много времени впереди и мы еще успеем обо всем подробно поговорить.

Я очень ясно помню два визита Давида в мою мастерскую. И оба раза по поводу его участия в подготовке альманаха «Метрополь» — сборника неподцензурных текстов известных литераторов и авторов, не допускавшихся к официальной печати. Я крайне высоко оценил желание Боровского участвовать и, не ожидая от него такого поступка, очень обрадовался. В этом я усмотрел высокую гражданскую позицию Давида и одновременно дружеский акт — желание помочь своим товарищам. Давид приходил вместе с Василием Аксёновым. Я же работал над форзацем, создавая зрительный образ альманаха. И, поскольку времени оставалось очень мало, я придумал нарисовать, а потом и напечатать литографским способом лист (для форзаца журнала) с граммофонами, повернутыми в разные стороны. Это был парафраз виденной мною во время войны (в эвакуации в селении Кинель-Черкассы под Куйбышевом — позже Самара) сцены: люди слушали печальные новости с фронта, стоя перед столбом с громкоговорителями, направленными на все четыре стороны света. Вид этого трагического зрелища запал мне в душу, и я хотел донести его до читателя «Метрополя».

Мы обсуждали с Боровским технические