Души. Сказ 2 - Кристина Тарасова

– Всё это место – грязь, и ты в её числе! – ругается Луна. – Как смириться с этим? Как смириться с мыслью, что ты во мне видишь целый мир, а другие видят шагающую подле плоть? Я слышу, о чём они говорят, думая, что ни единое слово на вашем проклятом полумёртвом языке жена-послушница не понимает.

– Я отходил под солнцем больше полувека, жена, – говорю я, – а потому смею заметить, что ни суждения, ни взгляды, ни тем более мысли посторонних меня не интересует. Всё блажь и напускная пыль.

– Тебя не задевает?

– Мне плевать. И тебе тоже, – улыбаюсь я. – Всего лишь свет от этих мерзких жёлтых ламп заставил усомниться, не страшно. Скажи мне, – выдавливаю следом. – Есть причина, по которой я должен истинно переживать?

– Если и есть – переживёшь, – прыскает ядом.

О, зря, Луна.

– Ты виделась с ним?

Напираю и прихватываю за руки, чтобы не убежала. Отступает спиной и лопатками прижигает дверь.

– Считаешь, у причины есть имя?

Не пугается, рычит.

– У твоей причины всегда одно имя.

– Кем ты меня считаешь? – обижается. – Эти жёлтые лампы ослепили и тебя? Считаешь, я сбегала на свидание с мясником, что продаёт женские тела подобно туши в лавке с нарочитым званием Монастыря?

Наклоняюсь и захватываю её некогда белоснежное платье, поднимаю ткань и являю позеленевший подол.

– Не желаю думать о тебе плохо и думать не буду, – говорю я, – но ты была в саду (сейчас же от моей компании отказываешься) и настроение твоё испорчено (не спорь). Какие догадки я могу строить?

Луна извиняется, а я отпускаю юбку.

Прошу, не могла ты наглупить, не могла…Ты умная девочка, Луна. Зачем ты так?

Вздыхает и припадает к груди. Молчит.

Зачем ты так? Что сделала? Отчего плачешь?

За секунды всё в голове переворачивается, всё скручивает – тело, нутро, мысли. Не могла ты сглупить…

– Всё в порядке, – заключает девочка. – Можешь не опасаться за честь жены. Я гуляла по саду, правда, но компанией упомянутого награждена не оказалась (попросту не видела его). А настроение…злополучное место, ты сам ощущаешь. Здесь либо грешить, либо не быть.

Приглаживаю черничные волосы. Не следовало сомневаться в ней. Извиняюсь за дурные суждения и признаюсь:

– Это ревность.

Которая, как представлялось, иссохла множество лет назад на дне кувшина подобно затхлой воде.

– Ты ревнуешь меня? – переспрашивает девочка. – Мне думалось, опасаешься за имя Солнца, за репутацию клана.

Улыбаюсь очаровательным мыслям. Но, увы, клан Солнца очернял себя много раз до этого моим собственным распутством, в то время как иные родичи работали на благо семьи.

– До сумасшествия, – однако признаюсь. – Никто не смеет посягнуть на моё. Никто не справится с нравом моей дорогой жены, что не может не радовать.

– Ревновал ли ты прежде?

Мне хочется сказать «до одури», но это уже другая история. Пытливая морока в несколько лет с глупым финалом, не должная коснуться её милого лица и ласкового характера. А потому я упоминаю крохотную часть из жизни «после»:

– Ревновал Стеллу, когда та связалась с Хозяином Монастыря.

Луна притупляет взор и кусает губы, заправляет волосы и нервно поддёргивает плечами. Слишком откровенно и показательно, а Луна – не открытая книга, чтобы так себя выдавать; беспокойство сбивает её и являет миру незащищённой.

Очнись, девочка.

– Скажи, что волнует, – велю я и руками обхватываю спицы рук.

Луна как редчайший фолиант, которым мечтают овладеть лучшие из коллекционеров, и в том их ошибка. Она – не дар, не украшение, не личное достояние. Она разобьёт их всех одним взглядом.

А Ян…если Луна – книга, то Хозяин Монастыря ещё не выучился читать.

– Скажи, что беспокоит, – повторяю я.

– Поймала себя на глупой мысли.

– Ты осознаёшь её глупость?

– Более чем.

– Озвучь.

– Подумала, что ты и Ян – отвратительный пример нездоровой соревновательной дружбы, в которой каждый пытается переплюнуть другого. Он украл твою сестру, а ты украл меня?

– Глупость, – констатирую я. – Твоя правда.

– Прости, если обидела.

Пожимаю плечами:

– Сам спросил.

– Значит, сестра твоя… – подбирает слова, – общалась с Хозяином Монастыря? Насколько близко?

– Настолько, чтобы сейчас мы могли ненавидеть друг друга.

Луна хмурится.

– Прости, если обидел.

– Сама спросила, – смеётся девочка и схоже жмёт плечами. – Ты не расскажешь, что случилось со Стеллой?

– Почему же с ней что-то случилось?

Предполагаю, кто-либо мог поведать штрихи из биографии клана Солнца. То сковывает, удручает. Следовало рассказать самому…

– Потому что я не наблюдаю её сейчас возле нас или Хозяина Монастыря. Потому что на мне её платье, а, значит, боль утраты приутихла, и ты смог расстаться с вещами. Потому что Хозяин Монастыря позволил себе вновь влюбиться.

– Рубцы не болят, пока их не трогаешь.

– Запомню.

Девочка освобождается от рук-пут, словно бы стряхивая их с себя, и проходит к балкону. Свежий воздух наполняет лёгкие, а ветер ласкает её ласковое лицо и щекочет босые ноги. Выхожу следом – смотрим на сад.

– Ян присутствовал на вчерашнем вечере? – спрашивает Луна.

– Тебя в самом деле интересует дьявол? – вопрос на вопрос её не устраивает, а потому девочка окатывает холодным взглядом. – Был, – признаюсь я. И – на загрустившее лицо – добавляю: – Он шёл к нам, когда мы отправились танцевать. Теперь переменишь своё отношение к этому моменту?

– Сколько ты выпил? – восторгается девочка и хватает за рубаху. – Что значит «переменишь»? Ты, дурная твоя голова, Бог Солнца, лучшее из того, что случалось на этом тошнотворном вечере (помимо закусок, цветов и колонн), – она задорно смеётся, и я узнаю прежнюю Луну. – И поцелуй этот разве что перебьёт поцелуй в саду резиденции Солнца. Что ты желаешь услышать? О, нет! – и она театрально запрокидывает голову и прижимает тыльную сторону руки ко лбу. – Ты слышишь этот звук? Слышишь? То звон рассыпающегося доверия. Или нет? Может…Может, это звук твоих шагов и шагов Хозяина Монастыря, уносящие вас к чертям от меня, золота?

– Ты ругаешься? – восторгаюсь я.

– Из всего сказанного ты заметил лишь то? Влюблённый самодур, право.

Улыбаюсь и целую её улыбку. Девочка садится на парапет и обвивает шею.

– Нас могут увидеть, – предупреждаю я, а внимаю обращающим внимание взглядам, что несут тела вдоль парковочных мест. – О, уже смотрят сюда.