Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

же глядя в стену, противоположную входу. Вдруг он повел руками будто собирая ими окружающий воздух и уминая его в шар, который потом поднес к лицу, глубоко вдохнул.

— Творец небес и земли, это правда! — благоговейным шепотом произнес Игнат. — Она действительно здесь. Она пришла! Она явилась! Господи, — он провел рукою по векам, прикрывающим пустые глазницы, — неужели я никогда ее не увижу?! Это прекрасное существо! Даже сквозь слепоту мне чудится свет ее необыкновенной силы… И они хотят вновь усыпить это божественное создание!

В его голосе было столько отчаянья, что Олге, в недоумении выслушивающей хвалебную речь, стало его жалко. Он бы, наверное, плакал, если бы палачи не вычистили его глазницы каленым железом, лишив несчастного способности проливать слезы.

— Мерзавцы! — прошептал Слепко, сжимая кулаки, и ринулся к двери, но неожиданно замер у порога, устало прислонившись к косяку, и подняв лицо навстречу холодным лучам белоликой Луны.

— Прости, отец, что не оправдал твоих ожиданий. Йок был прав, я глупый мальчишка с глупыми идеалами. Но пойми, узрев ее единый раз, пусть даже во сне, я не смог преодолеть любовь к ней. Я не могу пойти против Змея. Лучше боль перерождения. Лучше смерть.

И гусляр, пошатываясь и сгорбив спину, побрел вглубь сада. Как только он скрылся из виду, Олга вышла из своего укрытия с недоумением глядя ему вслед. Она ровным счетом не понимала ничего из того, что происходит. Он что, ненормальный? Какая к черту любовь? Потом в ее мысли закралось беспокойство, вдруг этот сумасшедший что-то с собою сделает.

След Игната ясно ощущался в воздухе, и Олга, не прилагая особых усилий, пошла за гусляром и, в конце концов, оказалась на тропке, ведущей к запруде. Как только среди ветвей прибрежных деревьев лунным серебром заискрила вода, нехорошее предчувствие усилилось, и она ускорила шаг. Берег в этих местах был обрывистый и вдоль края росли ивы, березы и осины, укрепляя своими корнями рыхлый чернозем пополам с глиной. Их густые кроны нависали над речкой, бросая в поток желтеющие листья. Олга заметила Соловья, стоящего над обрывом в обнимку с покореженной ветром березой, склонившейся над мутной водой. Он пел тихую печальную песню на непонятном языке. Змея остановилась, завороженная необыкновенным голосом гусляра. То, что происходило в кабаке, не шло ни в какое сравнение с этой пробирающей до костей музыкой, ибо именно музыка лилась из приоткрытых уст седого паренька. В ней было столько силы и любви, что сердце начинало покалывать от тягучего, невероятно приятного и в то же время томительного предчувствия чего-то огромного и вечного. Пред мысленным взором Змеи поплыли странные расплывчатые картины, сказочно прекрасные и совершенно неясные.

А потом он прыгнул…

И скорбная мелодия оборвалась хрустом шейных позвонков. Сладкая боль в сердце сменилась жутким взрывом, что выдернул Олгу из мира загадочных грез. Вместе с дикой болью вернулось ощущение реальности. Змея будто оцепенела, и хоть разум кричал ей “помоги ему”, тело не поддавалось уговорам. Ужас при виде самоубийцы, покачивающегося над спокойной водою, был столь глубок и силен, что Змея, не в силах вместить в себя это огромное чудовище, выпустила его пронзительным нечеловеческим криком.

А потом все исчезло, растворившись в зыбком тумане обморока.

* * *

Она летит сквозь густой непроходимый лес, подобно теплому ветерку. Толстые сучья, намертво вцепившись друг в друга когтистыми кривыми пальцами, свободно пропускают ее эфирное тело, скользящее через плотный кустистый подлесок. Она счастлива не только чувством безграничной свободы, не только своей силой, но и тем, что рядом с ней скользит кто-то, кого она любит сильнее всех в мире. Вот лес кончается, и она оказывается на холме, огибаемом речушкой, дрожащей меж камней подобно серебряной струне. Внизу, под холмом, лежит большая деревня. Каждый дом в ней похож на игрушку, настолько густо он изукрашен резьбой и ярко расписан красками.

Она обретает форму, и тот, кто рядом, тоже становится человеком, но нет возможности рассмотреть его лицо и тело, ибо весь он — сгусток белизны. Она точно знает, что он любит ее. Она счастлива.

Взявшись за руки, они спускаются в деревню, и навстречу им из всех домов выходят дети. Она не видит их лиц по той же причине, что и лицо своего возлюбленного спутника, но точно знает, что это ее дети. Они радостно смеются, протягивают к ней маленькие теплые ладошки, пахнущие полынью. Вдруг свет меркнет и вместо расплывчатых очертаний она видит смотрящие на нее со всех сторон большие серые глаза мальчика-Нюхача на множестве искаженных страданием лиц в ореоле пепельно-русых кудрей. И дети начинают падать с криком “мама!”, вырывающимся из окровавленных уст за секунду до того, как их тела растворяются в густой багровой руде, в которую обращается весь мир. Она рвется, желая помочь, но не успевает в последний момент схватить белые пальчики, и так раз за разом. Тот, кто был рядом, исчез… а дети все тонут и тонут в кровавом море…

Олга очнулась от голода. Густой дух свежего хлеба, витавший в избе, не только дурманил не хуже благовоний, что воскуряли в храме, но и блаженство доставлял большее, нежели все запахи мира. Змея убрала с лица мокрое полотенце и наконец-то открыла глаза. Темная клеть с закопченными потолочными балками совсем не походила на ее укромный уголок под крышей сеновала, к тому же обостренное голодом обоняние различило тяжелый запах болезни, едкой струей вплетающийся в общий уютный аромат дома. Олга села на скамье, заботливо покрытой лоскутной накидкой, и огляделась. Два холщовых полога разделяли обширную клеть на три комнатки. Олгина лежанка была как раз в срединной части, под окном, сквозь которое проглядывало голубое небо, затянутое прозрачной пеленой серых облаков. Скрипнула дверь и девчоночка, шлепая босыми ногами, понесла в дальний покойчик обернутый полотенцем кашник26, да так и застыла, глядя на Змею. Та широко улыбнулась, узнав малявку, но, видимо, из-за скрутившего живот голода, улыбка вышла кривой и чересчур плотоядной. Девчушка пискнула и нырнула за завес. Вслед за ней, неся блюдо с оладьями, в клеть вошел Вися, взгромоздил ношу на стол и с радостным криком: “Еланька, жмыриха очухалась!” — вылетел вон.

Олга, проводив мальца тяжелым взглядом, уселась за стол и с завидной скоростью принялась опустошать принесенное блюдо. Интересно, что я здесь делаю.

Старшая старостина дочь, Елань, явилась спустя некоторое время с крынкой молока и миской сметаны. Опасливо глядя на гостью, осведомилась о самочувствии, на что Олга неопределенно пожала плечами, дескать, “пойди разбери, сама не пойму”. Девушка поерзала на