Непойманный дождь - Надежда и Николай Зорины

— Прости! У меня не было выбора!

Выстрела я не услышал — его заглушили литавры. Боли и ужаса перехода не ощутил: тихо, нестрашно умер.

Сама смерть тоже оказалась совсем не страшной и состояла из трех этапов: короткий полет в бессознание, пробуждение нового, посмертного сознания в виде неясного сна и, наконец, достижение цели — рождение в загробном мире. Я лежал, новорожденный, спокойный, немного сонный, и тихо радовался, что самое страшное испытание для всех живущих — смерть — уже позади, что ощущения в этом новом мире ничем не отличаются от наших, что душа телесна — я чувствую свое тело и даже небольшую головную боль, что здесь довольно тепло, сквозь сомкнутые веки различаю свет, вроде электрического, нережущий, неяркий. И звуки имеются, я давно уже слышу какой-то хорошо знакомый, приятный воспоминаниям звук. Открываю глаза — потолок с тенью люстры, ну да, я не ошибся: здесь электричество, поворачиваю голову — шкаф, книжный, знакомый. Звуки там, дальше, чтобы узнать их источник, нужно подняться, так не увидеть. Приподнимаюсь, сажусь, спускаю ноги с дивана — подо мною диван. Человек за столом, за компьютером — я его знаю! Алекс. Тот, кто меня убил, превратившись в черного монстра.

— Алекс! — зову я его, потому что не держу на него зла, ничего страшного ведь не произошло, и еще потому, что понимаю: теперь нам придется существовать вместе. Он, видимо, тоже это понимает и с готовностью откликается, сразу же прекратив свою работу:

— Ефим!

Поднимается и идет ко мне. Все же нужно сначала прояснить ситуацию, чтобы не осталось между нами недоговоренностей.

— Зачем ты меня убил? — спрашиваю я без укора, но он чувствует себя виноватым, хмурится и долго молчит, прежде чем ответить.

— Видишь ли, — говорит он наконец, — так было проще тебя убрать из зала и доставить ко мне.

— Странно…

— Там ведь в самом деле началась паника, зрители ведь не знали, что… И потом, дело не только в этом. — Он опять замолкает, собирается с мыслями, садится на диван рядом со мной. — Этот твой психиатр, упрямый осел, не пошел на сотрудничество. Уперся и ни в какую!

— Психиатр? Какой психиатр? Виктор Евгеньевич?

— Ага! — Алекс зло рассмеялся. — Ничего с ним сделать не мог! Заладил, что тебе никак нельзя за компьютер, и хоть ты сдохни! Пришлось прибегнуть к такой вот шоковой терапии, то есть немножко тебя убить.

— Но зачем? Я не понимаю!

— Чтобы ты вспомнил. — Алекс посмотрел на меня в упор, но потом отвел взгляд — он все еще чувствовал себя виноватым.

— Что вспомнил? — как можно мягче спросил я, показывая, что совсем не сержусь, только узнать хочу все, без всяких иносказаний.

— Он сказал, что тебе нельзя работать за компьютером, иначе ты уже по-настоящему сойдешь с ума, произойдет необратимый процесс и ничего невозможно будет сделать. Он сказал, что дал установку на то, чтобы ты забыл все, чем занимался раньше.

— Я прекрасно помню, что был программистом.

— Это-то да, но все остальное…

— Что остальное?

— Он сказал, что к компьютеру тебе близко подходить нельзя, больше всего на этом настаивал. Что нужно жить только реальной жизнью. И тогда я придумал вот эту штуку.

— Какую? Убийство? — ласково спросил я.

— Да, — Алекс виновато покачал головой, — и убийство тоже, как последнее средство, как шок. Но я не думал, что до этого дойдет, я все надеялся, что ты вспомнишь.

— Да что, что я должен был вспомнить?

— А ты так и не вспомнил? — Он опять посмотрел на меня в упор и опять не выдержал, отвел взгляд. — Значит, все зря, значит, мы его не найдем, а нас с тобой просто убьют.

— Мне не привыкать. — Я рассмеялся, легко, без всякого умысла, как отвечают на шутку, но понял, что не могу остановиться, все смеялся и смеялся, а смех не кончался.

— Перестань! — прикрикнул на меня Алекс и болезненно поморщился.

Я хотел перестать, но не смог, потому что вдруг понял, первый раз с момента своей смерти осознал, что совсем и не умер.

— Да прекрати ты! Все очень хреново. Если мы не найдем ребенка, нам конец!

— Какого ребенка?

— Какого! Антошку.

Вот этого не стоило ему говорить, совсем не стоило! Антошка — табу, а он, посторонний, вообще не имеет права! Это только наше… мое! Моя вина, моя беда, моя боль — на всю жизнь только моя. Я вскочил, размахнулся и со всей силы грохнул его по лицу кулаком:

— Замолчи, сволочь! Не трогай!

Алекс вскрикнул и повалился на диван — он не ожидал удара, был все равно что безоружный перед человеком вооруженным, это было подло с моей стороны, но вины я не почувствовал, и гнев не унялся.

— Не лезь не в свое дело! — закричал я на него и снова замахнулся. И снова ударил по открытому, словно специально подставленному мне лицу. Черт! Хоть бы прикрыл губы, чтобы я не видел извиняющейся улыбки, чтобы легче было. — Не лезь! Не лезь не в свое дело! — Я замахнулся в третий раз. Какого черта, он лежит и не защищается! — Гад! — Пусть бы он меня еще трижды убил, пусть бы что угодно, только не про Тошку, про нее нельзя, про нее подло. И подставлять лицо свое подло под мои истерические удары.

Он это понял и наконец-то сел на диване.

— Ефим! — Алекс ощупал скулу, цокнул зубом — по подбородку потекла струйка крови. — Ефим!

Я выхватил из кармана носовой платок, бросил ему на колени.

— Вытри кровь, черт возьми! Вытри кровь!

Он криво улыбнулся, промокнул разбитую губу, вытер подбородок.

— Знаешь, я на твоем месте тоже начистил бы мне рожу. — Он опять улыбнулся.

— И что дальше?! — с ненавистью глядя на него, закричал я — не мог больше вынести этого — бить по извиняющимся губам, бить по виноватым глазам, бить моего лучшего друга. — Ты бы тоже начистил, что дальше?

— Да ничего.

— Не лезь не в свое дело! — в бешенстве заорал я так, что сорвал голос и закашлялся.

— Ты это уже говорил. — Алекс усмехнулся. — Повторяешься.

— Замолчи, сволочь, замолчи!

Я снова бросился на него, замахнувшись двумя кулаками. Только бы он замолчал! Только бы не сказал опять то, после чего я должен буду бить, бить, пока лицо не превратится в кровавое месиво, пока не выбью с зубами, с кровью это, про что говорить нельзя, пока не убью…

Не пришлось. Слава богу, мне не пришлось стать убийцей. Алекс сжал мои локти и абсолютно меня парализовал. Я удивился, как у него это ловко получилось: раз — и словно в смирительную рубашку меня одел — не вырвешься. Я пытался, честно старался — не вышло.

— Ефим! Ну как, ты в порядке? — спросил он слегка звенящим от напряжения голосом. — Если да, то давай я тебя отпущу. Мы выпьем кофе, покурим и спокойно поговорим. Нам о стольком надо поговорить. А времени мало. Времени почти нет. Ну, Ефим, я отпускаю?