Тайная жена Казановы - Барбара Линн-Дэвис

— Но одеяние просто ужасно! — не сдержалась я. — Как оно может ему нравиться?

— Потому что, как и все мужчины, он любит смаковать запретный плод. Монашку. Каждый мужчина об этом мечтает. Неужели ты об этом узнала только от меня? — улыбнулась она одной из своих дьявольских улыбок. — Все они мечтают вырвать женщину прямо из рук Господа.

— Но я не монашка, — ответила я, впервые в жизни жалея об этом. — Что еще вы делаете, чтобы ему угодить?

— Ох… — кажется, от неловкости замешкалась она, — я наношу… духи, во время карнавала надеваю маску, все, что выбивается из повседневности. Мужчинам очень легко наскучить… и ты должна…

Она прикусила язык. Еще никогда я не видела ее такой суматошной. Она убрала выбившуюся из шиньона прядь.

— Катерина, — вновь заговорила она. Лицо ее было розовым и пылающим. — Я уверена, что Джакомо все еще очень привязан к тебе. Но ему приходится выживать, беречь себя для тебя. Целомудрие не относится к мужским добродетелям. Поэтому он и грустит.

Она потянулась за пером, избегая смотреть в мои округлившиеся глаза. Теперь уже мои щеки горели. Дыхание перехватило. Я, спотыкаясь, вышла из комнаты и сползла по холодной стене в коридоре.

Я никогда не называла Марине его имени.

В первое воскресенье октября начался очередной карнавальный сезон. А это означало, что в течение последующих нескольких месяцев — вплоть до самого Рождества — правила в монастыре будут не такими строгими. Нам разрешили время от времени видеться с родными и позволили скромные развлечения. Монашки красовались за решетчатыми окнами с напудренными волосами, напомаженными губами и нарумяненными щеками, носили сабо на высоких каблуках и шелковые велоны, расшитые по краю золотом и серебром. Послушницы устанавливали котелки на огонь прямо в каминах в комнате для свиданий и жарили в растительном масле пончики, которые потом присыпали сахаром.

В первый же день меня приехали навестить матушка с Джульеттой. Мы не виделись с ними почти три месяца.

— Господи! — воскликнула мать, когда я вышла и села за решеткой. — Ты серая вся! — Она потянулась сквозь прутья, чтобы взять меня за руки, на глаза у нее тут же навернулись слезы.

Джульетта нежно пожала мои холодные пальцы. Какой же счастливой она казалась! Время, проведенное на материке, пошло ей на пользу, кузина расцвела. Ее темно-рыжие волосы еще больше стали отливать медью, а огромные карие глаза излучали при неярком освещении мягкий свет.

— Как я от всего этого устала, — слабо улыбнулась я. — Я так рада, что вы пришли меня навестить.

Отчасти это было неправдой. Разумеется, я была рада и испытала огромное облегчение, когда увидела Джульетту после стольких месяцев разлуки. Чуть меньше была рада видеть мать. Разве можно испытать большее разочарование, когда так хочешь увидеть своего возлюбленного — получить от него хотя бы весточку, — а вместо этого тебе сообщают, что приехала твоя матушка? Понятно, что мать всегда будет тебя любить, но это совершенно иная любовь, не та, которой человек жаждет всем своим естеством.

Матушка пыталась говорить со мной о пустяках — делиться последними сплетнями о соседях, пересказывать письма, которые она получила от отца, позабавить милыми шалостями нашей собаки. Но своего беспокойства она скрыть не могла.

— У тебя в келье холодно? — внезапно поинтересовалась она. — Ты приболела?

— Нет… то есть да… по утрам в келье холодно, — ответила я, не в силах сосредоточиться. — И в церкви тоже холодно.

Только мать могут встревожить подобные жалобы.

— Каменный пол такой холодный, что холод проникает сквозь подошву, к концу службы мои ступни больше напоминают ледышки.

— Ой, poverina[52], — пожалела меня матушка.

Конечно, ничем помочь мне она не могла, мать вообще была не способна решить свои или чужие проблемы. Она продолжала держать меня за руку, и постепенно я растаяла от ее утешений. Мне хотелось положить голову ей на грудь и расплакаться из-за того — я была в этом практически уверена, — как со мной поступила эта шлюха, Марина Морозини. А кстати, где это она? Странно, что ее нет на таком светском мероприятии.

— Zia[53], — Джульетта нежно тронула мать за плечо, — я заметила, что только что вошла матушка настоятельница. Может быть, ты попросишь ее, чтобы она разрешила Катерине обуваться потеплее холодным утром? И скажи ей, что она плохо выглядит.

— Да… Джульетта, ты права… отличная идея…

Она отпустила мою руку, встала и отправилась в другой конец зала.

— Ну, наконец-то! — обрадовалась Джульетта, поспешно занимая мамино место. — Что с тобой произошло? Ты выглядишь такой грустной, Катерина. Чем я могу развеселить мою любимую кузину?

— Ой… — вздохнула я, избегая ее встревоженного взгляда, — ничего страшного. Я… я давно не получала от Джакомо писем.

— А он может тебе сюда писать? — удивилась Джульетта, подаваясь вперед.

— Да, — негромко призналась я, — мог, но потом перестал.

Я больше не стала объяснять. Мне не хотелось признаваться, что она была права. «Ты была права, что никогда ему не доверяла».

— Расскажи, как ты! — перевела я разговор на другую тему, пытаясь, чтобы мой голос звучал, как и прежде, заинтересованно. — Теперь ты гордая владелица старой лошади?

— Ох, Катерина! — зарделась Джульетта. И еще больше расцвела. — Я столько тебе должна рассказать. — Она наклонилась еще ближе и жестом велела мне последовать ее примеру. Я прижала ухо к решетке. Несколько выбившихся прядей проникли сквозь решетку, словно хотели освободиться.

— Джорджо… он поступил поистине ужасно… по-настоящему отвратительно… и мне пришлось поспешно бежать с виллы. Я заскочила забрать Фарфаллу… ох, Катерина, у меня времени не хватит, чтобы все тебе рассказать! — в отчаянье заломила она руки. К нам возвращалась моя мама.

— Пиши мне, — прошептала я Джульетте.

— И как давно ты уже пишешь и получаешь письма? — поинтересовалась она негромко в ответ.

— Почти сразу с тех пор, как сюда попала. Кончитта — пожилая служанка — по средам приносит и отправляет мои письма. Я попрошу ее заглянуть к тебе.

— В среду. Еще три дня. — Джульетте уже не терпелось реализовать наш план. — Я обо всем тебе напишу!

Мама вернулась и села рядом.

— Аббатиса сказала, что не может даровать тебе особые привилегии, — доложила она, — но по воскресеньям зимой она разрешит тебе…