Священная ложь - Стефани Оукс

Я смотрю на доктора Уилсона. Лицо у него прячется в тени.

– Почему?

– Потому что только так и можно не стать мотыльком. Хватит спрашивать, во что верят другие. Выбирай свою веру сама.

Когда меня наконец выпускают из карцера, я так рада, что общий блок кажется просто чудом: и затертая грязная плитка в душевой, и лязганье замков на решетках, и сердитые хмурые лица сокамерниц. Я даже ухитряюсь выдавить из себя улыбку, когда раздатчица в столовой, завидев меня, ставит миску с моим супом на железный поднос в самом конце стойки.

– То, что было с Кристал, – просто улет! – говорит Рашида, набив полный рот кукурузной каши. – Ну и трепку ты ей задала… Господи, это надо было видеть!

– Да, я и сама…

– А почему тебе дают суп, а нам – нет? – перебивает Рашида, уже позабыв, о чем шла речь.

За меня отвечает Энджел:

– О питании Минноу позаботились власти. Ассоциация людей с ограниченными возможностями выдала ей брошюру, в которой сказано, что в тюрьмах нельзя дискриминировать преступников с ампутированными конечностями.

– А значит, в столовой мне каждый день готовят порошковые жидкие супы, которые можно пить через соломинку, – добавляю я.

– И сегодня у нас дико-оранжевая неожиданность, – хмыкает Энджел.

– Почему «неожиданность»? – удивляется Рашида.

– Потому что на вкус этот суп как обычный горох, – говорю я. – По мнению Энджел, на фабрике перестарались с красителем. Но мне нравится, он мой любимый.

– Я думала, ты любишь тыквенное пюре.

– Тыквенное пюре мне больше не дают.

– Вы двое что, теперь вместе? – опять перебивает Рашида.

– В смысле? – уточняю я.

– Да так, ходят про вас всякие слухи…

Я заливаюсь краской, а Энджел закатывает глаза, будто слышала это уже не раз.

– Ну и пусть ходят. Стану всем рот затыкать – прибью кого-нибудь ненароком… Только второго срока мне не хватает.

– Энджел, ты реально странная, – говорит Рашида. – О вас болтают, что вы двое ахаетесь по ночам, а тебе плевать?

– Если б я любила ахаться, мне было бы без разницы, кто и что про нас говорит.

Рашида пожимает плечами, словно потеряв интерес.

– Минноу, а за что ты здесь? Поговаривают, ты то ли папаню грохнула, то ли еще кого…

– Я не убийца, – бормочу вполголоса.

Многие девушки бахвалятся своими преступлениями, хотят, чтобы о них знали. Те, кто сидит за драку, постоянно напоминают, что с ними лучше не связываться, а те, кого взяли за наркоту, делают вид, будто возглавляли в свое время целый наркокартель.

– Я вот накурилась и разбила машину, – говорит Рашида. – Судья сразу решил, что это я. А когда я спросила, откуда ему знать, ведь я ту ночь совсем не помню, он рявкнул: «Хватит, юная леди, пучить на меня глаза!» Я ему, мол, ничего не поделаешь, такое у меня лицо, а он разорался: «Не сметь разговаривать с судьей на повышенных тонах!» Я объяснила, что у меня такой голос, а он взбеленился и велел выгнать меня из зала суда. Ну и я такая: «Да ладно? Чего раскомандовался, ты мне не папаня!»

Я хмыкаю.

– А ты что, Энджел? – спрашивает Рашида. – Я знаю, ты кого-то грохнула, но кого, молчат.

Энджел закусывает губу и безучастно ковыряет ложкой пудинг из тапиоки.

– Так что ты сделала? – не отстает Рашида.

Та прижимает руку ко лбу.

– Рашида, ты когда-нибудь заткнешься, а? Может, я как раз тебя и убила? И теперь в отместку твой призрак меня преследует?

Рашида хохочет, снимая зубами последний кусок сосиски с деревянной палочки, а Энджел кладет на стол перед собой книгу. Чтобы заткнуть Рашиду, до конца обеда она во всех подробностях рассказывает, о чем сегодня прочитала: если б на машине можно было поехать прямо вверх, то уже через час ты оказался бы в космосе, при этом в человеческом теле так много сосудов – почти сто тысяч километров, – что такое расстояние не преодолеть и за месяц…

Раздается сигнал к окончанию обеда, и мы, дружно встав, гуськом идем ставить грязную посуду на конвейерную ленту, уползающую обратно в кухню.

Скрестив руки на груди, за нами пристально наблюдает сержант Проссер.

* * *

Иногда я гляжу на решетки своей камеры и думаю, как быстро одну тюрьму сменила на другую. Впрочем, эта мне нравится больше, невзирая на постоянные вопли сокамерниц и тяжелую поступь охранниц в коридоре в любое время дня и ночи.

Не знаю, как долго меня держали в комнате невест, после того как я потеряла руки. Может, неделю, а может, больше. Я старалась почти все время спать, но были и долгие часы бодрствования, когда я понимала, что еще до исхода зимы стану женой Пророка. Он будет возвышаться надо мной на деревянном крыльце, а я – стоять внизу, опустив голову и переступая босыми ногами по снегу. Потом он поцелует меня на глазах у всех, царапнув лицо седой бородой.

Был только один способ отвлечься от мыслей о грядущей свадьбе – закрыть глаза и прислушаться, в красках представляя, что происходит вокруг. Кто-то подметал в спальне, на тяжелых ножках бегал малыш. Жены, звеня тарелками в мыльной воде, неспешно вели разговор.

– И что там наша мисс Свят-Свят, извинилась хоть? – донесся снизу голос Донны Джо.

– Только плакала, – ответила Вивьен.

– Устроила тут истерику…

– Она потеряла руки, – напомнила Мейбл. – Было очень много крови.

– А ей давно пора было пустить кровь! – возмутилась Вивьен. – Нахалка, плюнула в лицо Пророку!

– Она не плевала.

– Ой, Мейбл, пусть не в прямом смысле, но она раззявила рот и напускала своего яду.

– Пусть радуется, – раздался тихий, на удивление мелодичный голос. – Ведь, несмотря ни на что, ей дали второй шанс.

Сердце у меня сжалось, принимая не свойственную ему форму.

– Ты права, Констанс, – ответила Донна Джо. – Будем полагать, что она усвоит урок и с этой минуты станет жить праведно. Мало кому повезло так, как ей.

– Угу-м-м, – приглушенно согласились с ней остальные жены.

Моя идеальная младшая сестренка… Надеюсь, она просто им подыгрывала. Констанс всегда умела притворяться послушной. Как и все мы. По крайней мере, пока на то хватало сил.

Я не сомневалась, что Пророк сказал правду, когда объявил, будто женится на Констанс вместо меня. Надо придумать, как спасти нас обеих.

По деревянному полу внизу загрохотали ботинки – семья направилась в Зал Пророчеств. Входная дверь с шумом захлопнулась, и впервые за весь день стало тихо. Я легла на спину и попыталась вновь заснуть, не обращая внимания на боль, которая терзала обрубки и жгутами расползалась по рукам.