Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

состоянии будет новая квартира и весь дом? Не будет ли там слишком шумно, пыльно, душно, холодно или (в зависимости от предпочтений) так тихо, что вызовет клаустрофобию? Приличные ли попадутся соседи? Учитывая все это, переезд был делом нелегким.

Но когда люди все-таки решались переехать, выбор района давал некоторое пространство для маневра. Обычный путь для (платежеспособного) покупателя заключался в том, чтобы найти риэлтора, назвать район и цену, которую готов заплатить. Люди начали верить, что место, где они живут, – отражение их личного выбора. Новый рынок приватизированной недвижимости не привел, как могли бы ожидать непосвященные, к очевидному бинарному делению на «центр» и «окраины». На самом деле произошел всплеск «новостроечного патриотизма», отчасти в результате возросшего осознания экологических проблем. По словам человека, родившегося в 1938 году и всю жизнь прожившего в Ленинграде, он любил Васильевский остров, но большая часть центра казалась ему грязной (Невский проспект, например, был «заплеванный» и «безобразный»). Ему очень нравилось жить в Красногвардейском районе (флагманский проект 1960-1970-х), удобном и к тому же тихом и зеленом. Ценности нового времени – свет, свежий воздух, благоустроенная территория – разделяли многие[527]. Прямая связь между жилищными проектами нового времени и опасностями и неудобствами городской жизни, которая стала считаться данностью после выхода в 1961 году классической работы Дж. Джекобс «Смерть и жизнь больших американских городов», в этом городе не работала[528].

Окраинные районы начинали обретать собственную литературную традицию. В 2005 году писатель И. Стогов выступил против общепринятого мнения, будто о городе следует судить исключительно с точки зрения его «исторического центра». Сам он несколько лет прожил в Купчине, и там ему как раз нравилось:

Все считают, Петербург – это квадратный километр вокруг Эрмитажа. Нет, у нас есть свои Южные Бронксы, свои Западные Гарлемы. Пришло время и нам полюбить эти места. – Купчино, Просвет. У меня напротив дома – Твин Пикс – два 30-этажных небоскреба, единственных в городе, – и я горжусь этим. Если бы мне кто-нибудь подарил футболку с надписью «Купчино», я бы ее носил[529].

Для А. Аствацатурова («Скунскамера», 2011) район вокруг площади Мужества на Выборгской стороне – источник интенсивного, самоироничного анализа локальной микросреды. Отрезанный от внешнего мира новыми немецкими двойными стеклопакетами в новостройке, стены которой покрыты теперь разноцветной керамической плиткой (когда-то вся она была белой, но многие квадратики поотклеивались и после долгих лет упадка были неожиданно заменены на новые, коричневатого оттенка), Аствацатуров с лукавым сожалением обращает взгляд в советское прошлое, когда площадь была уставлена пивными ларьками:

Что толку сидеть в баре и толстожопить? В этом нет никакой романтики, никакого движения, никакого порыва. Даже если твой бар называется «Гренада». Другое дело – ларьки. Их можно обойти по очереди. В одном спросить маленькую, в другом – большую, в третьем – с подогревом, у четвертого – покурить, возле пятого – с кем-нибудь познакомиться, схватить нового знакомого за грудки, а в ответ – получить в дыню. Словом, попутешествовать по кольцу местной империи. Такие путешествия забулдыги, ну те самые, которые общежитие окрестили «обезьянником», называли «экскурсиями по золотому кольцу» [Аствацатуров 2011: 11].

И снова взгляд местного жителя иронически противопоставляется оценке туриста: «Золотое кольцо» – официальный «бренд», под которым интуристам пакетом продавали туры по старым русским городам[530].

Местным фотографам тоже были по душе новые районы с их гигантскими бетонными корпусами недостроя и циклопическими башнями жилых комплексов[531]. Некоторые значимые стихотворения о Петербурге постсоветской эпохи, в том числе «Растут города» («В гостях на Поклонногорской улице») Н. Ямаковой и «Воспоминание о проспекте Ветеранов» Д. Суховей, обращены как раз к окраинным районам, интересным именно отсутствием очевидных ориентиров[532]. Н. Ямакова пишет:

из промерзшей земли ввысь до неба растут города,

соляные столбы телеграфа, дороги: бегут провода.

глянец памяти – лба и катка – от зазубрин коньков —

весь в царапинах – наших деньков,

дорогих двойников,

дневников[533].

Здесь нет зданий, способных служить культурными «маркерами», как в старом центре, зато видна особая, новаторская, сакральная топография:

больше нет стадионов, простуд и разбитой скулы,

купола не видны из оврага – и нет похвалы.

а зато! посмотри! посмотри! всё стекло и бетон!

с колоколен тех церковок льется малиновый звон

[Зубова, Курицын 2005: 461–462][534].

Такие образы прямо противоположны тому, что увидел в новостройках, например, С. Стратановский в 1972 году: «дома, где не будет вовек домовых», «…бессмысленный Орфей / И блуждающие очи / Развеселых пустырей» («Так уходит земля, от которой рождаются боги…» [Стратановский 1993]).

На самом деле решение не жить в центре вовсе не означало кануть в алкогольную пустоту. На окраинах можно обнаружить не только древнейшие следы поселений, где люди жили задолго до «Петербурга» (вроде города Ниен на Охте), но и важные исторические здания. Неподалеку от Московского проспекта с его по большей части сталинской застройкой притаилась Чесменская церковь, изящный, карамельно-розовый шедевр русской неоготики. До 1971 года на южной оконечности проспекта у Средней рогатки еще стоял не раз переделывавшийся и изрядно изуродованный путевой дворец, построенный для императрицы Елизаветы по проекту Растрелли[535]. Выборгская сторона прячет Сампсониевский собор, один из старейших храмов Петербурга.

3.13. Чесменская церковь и дворец на южной окраине Ленинграда в окружении новостроек. Аэрофотоснимок В. П. Самойлова, 1981. На фотографии сохранился штамп, указывающий на то, что она была разрешена к публикации Ленинградскими военными цензорами. ГМИ СПб

Местные жители знают об этих достопримечательностях и гордятся ими, но есть и более потаенные места, представляющие исторический интерес: Скотопригонный двор в стиле классицизма, построенный в 1821–1825 годах по проекту И. И. Шарлеманя, где до конца 2000-х размещалось молочное производство «Пет-мол» (Московский район), прелестная церковь в «английском стиле» в Шуваловском парке или дом призрения душевнобольных в «русском стиле» на Фермском шоссе[536]. Примерно в полутора километрах от мрачноватого железнодорожного узла и станции метро «Девяткино», на северной границе города находится Мурино, где сохранилась одна из самых очаровательных церквей XVIII века постройки конца 1780-х (архитектор Н. А. Львов) – в советские годы церковь находилась в полуразрушенном состоянии, но была заботливо отреставрирована в 1990-2000-е.

К концу XX века авторы специальных путеводителей и газетных статей принялись каталогизировать подобные места[537]. Стандартное однообразие новостроек сообщало старой архитектуре новую ценность[538].