Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

молодое поколение задыхалось в однообразии новых домов. Это ясно хотя бы из песни В. Цоя, говорившего от имени тех, кто «родился в тесных квартирах новых районов»:

Мы хотим видеть дальше, чем окна дома напротив,

Мы хотим жить, мы живучи, как кошки.

И вот мы пришли заявить о своих правах: «Да!»

Слышишь шелест плащей – это мы…

Дальше действовать будем мы[514].

Для Е. Шварц новостройка была местом, где Христос мог бы родиться после того, как его мать изнасиловал пьяный плотник, но куда ни за что бы «не дошел» архангел Гавриил [Шварц 2002,1:46].

Часть города, откуда человек был родом, служила знаком местной идентичности. Для ленинградца слова «Я с Охты» значили совсем не то, что для приезжего[515]. В рабочих районах границы между территориями порой утверждались с помощью кулаков:

…вот раньше воевали, это… – район на район. Василеостровский район на этом… на стадионе Ленина был каток. «Ты откуда? С Васильевского?» – бамс! – в морду. «С Петроградской?» – бамс! – с Васильевского в морду. Это всегда дрались. Ну, вот. Витька на не той стороне стоял, помню, ему тоже врезали. Там, не та… А, у нас [проспект] Культуры был – с одной стороны Выборгский район, с другой стороны – Калининский. Он жил в Калининском, а остановка – на Выборгской… Выборгский район. По морде получил. И это было всегда![516]

Чувство личной принадлежности к району стало особенно сильным в постсоветскую эпоху. Как только в газетах в начале 1990-х стали появляться объявления об обмене, в них часто указывали, какое место податель объявления считал приемлемым для переезда:

Однокомнатную квартиру 16 м., приватизированную и комнату 28 м., П. С. в малонаселенной квартире – на крупногабаритную 3-х комн., П. С. Варианты доплаты: садовый участок с домиком, ВАЗ.

2-комн. кв. 30 м., кухня 5,5 м., 4-й этаж (5), лоджия, все удобства + две комнаты вместе (9+26) с отдельным входом и прихожей 6 м., отдельным телефонным номером, 4-й этаж (4) центр, все удобства – на 3-комн. кв. от 45 м., не корабль, не крайние этажи, не старые районы[517].

Прежний критерий – количество квадратных метров – оставался в силе, но теперь людей интересовал и тип здания (упомянутый во втором объявлении «корабль» входит в число особенно нелюбимых блочных домов – окна в нем маленькие, точно иллюминаторы). Значение имело и то, где находится квартира – действовали не только универсальные критерии, вроде близости к станции метро. Так, всеобщая любовь к «крупногабаритным» квартирам с высокими потолками, по сути, повысила привлекательность Петроградской стороны и Московского проспекта – двух районов масштабной застройки подобного рода[518]. Таким образом, рост внимания к различным характеристикам домашней среды сопровождался растущим осознанием специфики конкретных районов.

То, что считалось «престижным» в советские времена, сохранило свою притягательность отчасти потому, что тогда было еще недоступнее для простых смертных, чем в 2000-е самый дорогой новый дом с теплым подземным гаражом. При том что список самых востребованных адресов, составленный Д. Губиным, Л. Лурье и И. Порошиным в 1999 году, десять лет спустя выглядел уже несколько устаревшим, некоторые из перечисленных в нем локаций, вроде Таврического сада, все еще пользовались повышенным спросом [Губин и др. 1999: 226–231][519]. Очарование этих районов было именно советским: редкие адреса из списка 1999 года оказались бы в аналогичном списке, будь он составлен в 1910-м[520]. Высокий статус Таврического сада обусловлен тем, что вокруг него сосредоточены дома для партийных и городских функционеров – ведь Смольный, где находился горком КПСС, совсем рядом[521].

Стороннего наблюдателя в 2000-е мог удивить бум строительства дорогих «таунхаусов» и «элитных» квартир на Удельной, в северной части города. Но люди сведущие знали, что место это «хорошее», в 1970-1980-е на Удельной строили кооперативные дома для представителей творческой интеллигенции. Одним из самых дорогих районов в городе стал, безусловно, Крестовский остров, в прошлом – средоточие заводского жилья. Причиной тому было соседство с Каменным островом – парком-заповедником, где располагались летние резиденции партийных властей, а позже – различных городских «шишек»[522]. И, наоборот, красивые, построенные еще до Первой мировой войны рабочие городки в Гавани и народные дома Нобеля на Лесном проспекте так и оставались пролетарскими анклавами и поэтому были менее востребованы, нежели бетонные новостройки вокруг станций метро Приморская, Удельная и Политехническая[523].

Такое отношение потенциальных жильцов влияло на строительство и освоение различных территорий, ведь качественные квартиры в районах, ранее не считавшихся престижными, продавались плохо [Томчин 2003: 11]. А вокруг Таврического сада и в «коридоре» вдоль Каменноостровского проспекта на Петроградской, наоборот, начали как грибы расти безвкусные пристанища минигархов. Как и в Москве, небогатые жители востребованных районов имели все шансы оказаться выселенными – вне зависимости от того, были они собственниками квартир или нет. Стандартная процедура была такова: здание объявляли «непригодным для проживания» и сносили, очистив место для «элитного жилья» или бутик-отеля. Об этом есть и местный анекдот:

Красная Шапочка идет к бабушке. Приходит, а там сидит волк посредине пустого совершенно помещения, все вынесено уже, а волк так щепочкой в зубах ковыряет. Красная Шапочка: «Ой, ой, а где же бабушка?» Волк: «Не знаю». Красная Шапочка: «Ой, ой, а что же теперь будет?» Волк: «Не знаю. Офис»[524].

Однако масштабы коммерческой джентрификации в Санкт-Петербурге были куда скромнее, чем, скажем, в Лондоне или Москве. Джентрификацию по личной инициативе встретить можно было еще реже. На практике люди часто оказывались жителями той или иной местности случайно. Человек либо рождался в районе, либо попадал туда в результате переезда, и выбирать было особенно не из чего. Непропорционально высокая по сравнению с уровнем зарплаты стоимость жилья означала, что среднестатистическому обитателю Петербурга приходилось в основном мириться с тем, что удавалось заполучить. Часто, переехав в город, люди поначалу жили у друзей, а затем перебирались в квартиру, которую снимали с кем-нибудь на паях, или находили комнату в коммуналке – порой одна комната сменяла другую, – а то и устраивали сквот[525]. Как и в других городах страны, в Петербурге толком не знали, что такое ипотека, и боялись брать ссуду на жилье, казавшуюся им опасно большой и обременительной[526]. Приобрести квартиру сразу человек мог только в том случае, если его доходы были существенно выше средних. Когда же жилье, хотя бы наполовину удовлетворявшее требованиям, было найдено, переезд предполагал массу рисков. В каком