Карточный домик - Майкл Доббс

В понедельник, во второй половине дня, когда Коллинридж проснулся после тяжелого сна, он сообщил осажденной пресс-службе на Даунинг-стрит, что намерен участвовать в борьбе за лидерство в партии и не сомневается в победе, но сейчас занят правительственными делами и не может давать интервью, однако к концу недели обязательно ответит на все вопросы. Он намеревался показать всем, что контролирует ситуацию, но никому не удалось услышать от Чарли осмысленных объяснений, и не было произнесено ни одного слова, чтобы развеять вынесенные ему обвинения в нелегальных операциях с акциями.

В то время как Даунинг-стрит пыталась создать впечатление бурной деятельности, лорд Уильямс в штабе партии распорядился сделать еще один срочный опрос общественного мнения. Он хотел знать, что думает страна на самом деле.

Остальная часть партийной машины двигалась не так быстро. В течение следующих сорока восьми часов она хранила потрясенное молчание, вызванное событиями, начавшими развиваться в совершенно неожиданном направлении. На свет был извлечен свод правил выборов лидера партии после проведения всеобщих выборов, в которых участвует несколько кандидатов, и его принялись изучать в штабе и в средствах массовой информации.

В результате все с изумлением обнаружили, что данный вопрос находится под контролем председателя комитета заднескамеечников в парламентской партии сэра Хамфри Ньюлендса, хотя срок проведения данных выборов назначал лидер партии. Оказалось, что это мудрое решение, поскольку сэр Хамфри, выбрав самый неподходящий момент, отправился на предыдущих выходных на десятидневные каникулы – на свой остров в Вест-Индии, где с ним было очень сложно связаться. В итоге среди репортеров поползли слухи, что он сознательно не высовывается, стараясь выиграть время, пока высокопоставленные партийные функционеры не убедят Бирстеда отступиться.

Однако к среде газета «Сан» обнаружила сэра Хамфри на серебристой полоске пляжа где-то возле Сент-Люсии в компании с несколькими друзьями и тремя красотками в бикини, которые были почти на полвека моложе его. Он заявил, что вернется в Лондон, как только удастся организовать перелет, чтобы проконсультироваться с премьер-министром по поводу выборов.

Коллинридж вернулся на Даунинг-стрит, хотя настроение у него лучше не стало. Каждый день газеты выходили с кричащими о смятении в рядах партии заголовками и пытались найти новые подходы к освещению событий. По мере того как статей о растущих противоречиях между Даунинг-стрит и штабом партии становилось все больше, у Генри начало появляться ощущение, что он плывет по течению, оказавшись отрезанным от информации и советов мудрого и хитрого председателя партии, которыми совсем недавно так свободно пользовался.

Конечно, у него не было особых причин не доверять Уильямсу, но постоянные статьи в прессе о растущем разладе между ними стали превращать в реальность то, что еще недавно было лишь безответственными и ложными слухами. Недоверие – это состояние духа, а не факт, и пресса приложила все силы, чтобы создать враждебные настроения среди читателей. В таких обстоятельствах гордый и стареющий председатель считал, что ему не следует давать советов, пока его не попросят, а Коллинридж принимал его молчание за признание отсутствия лояльности. В конце концов, убеждал себя премьер-министр, партия самым возмутительным образом его предала – вполне возможно, сознательно. И кто в этом повинен?

Сара съездила навестить Чарльза и вернулась поздно, невероятно расстроенная. Однако заговорить о своем визите она смогла, только когда они с мужем легли спать.

– Он выглядит ужасно, Генри. Раньше я не понимала, как далеко зашла его болезнь… Складывается впечатление, что ему стало заметно хуже за несколько прошедших дней. Доктора проводят полную детоксикацию организма, чтобы очистить его от следов алкоголя. Они говорят, что он был близок к тому, чтобы убить себя. – Она спрятала голову у мужа на груди.

– Это я во всем виноват, я мог его остановить, – отозвался тот. – Если б я не был так занят… Чарли говорил что-нибудь про акции?

– Он не может сказать ничего внятного, только повторял: «Пятьдесят тысяч фунтов? Какие пятьдесят тысяч фунтов?» Он клянется, что и близко не подходил к банку Турции.

Миссис Коллинридж села на кровати и заглянула мужу в глаза.

– Он виновен? – спросила она.

– Я не знаю. Но какой у меня выбор? Он должен быть невиновен – в противном случае даже глупец не поверит, что я ничего не говорил ему про акции. Если Чарли виновен, тогда я тоже.

Сара с тревогой сжала его руку, и Генри улыбнулся, чтобы успокоить ее.

– Не беспокойся, любовь моя, я уверен, что до этого не дойдет, – заявил он, однако уверенности в его голосе не был-о.

– А разве ты не можешь сказать, что Чарли был болен и не понимал, что делает? Что он каким-то образом… узнал об акциях, без твоего ведома… – Женщина смолкла, понимая, какими абсурдными выглядят подобные объяснения.

Коллинридж нежно обнял жену, окружив ее теплом и пытаясь утешить, а потом поцеловал в лоб и почувствовал, как ему на грудь упала слеза. Он понимал, что еще немного, и сам заплачет, но не чувствовал ни малейшего стыда.

– Сара, я не стану тем, кто прикончит Чарли, – тихо сказал Генри. – Видит Бог, он сам к этому стремится, но я все еще его брат. И всегда им останусь. Мы либо оба потонем, либо уцелеем, как семья. Вместе.

* * *

После тяжелых последствий участия в цирке, устроенном средствами массовой информации, который занял полтора месяца, Мэтти хотела отдохнуть целую неделю. Всю кампанию она провела в отвратительных барах и жалких гостиницах по всей стране: ей приходилось освещать ежегодные конференции разных политических партий. Расписание было изматывающим, и девушка собиралась провести ближайшие выходные, лежа в ванне с бокалом экзотического чилийского вина. Однако ей так и не удалось расслабиться. Возмущение тем, как Престон не только извратил ее статью, но и оскорбил ее чувство журналистского достоинства, портило вкус вина, которое казалось кислым, и остужало воду в ванне.

Поэтому Сторин решила сразиться со своим гневом при помощи тяжелой физической работы, но через три дня шлифовки деревянных деталей мебели своей викторианской квартиры при помощи наждачной бумаги она поняла, что потерпела поражение. В результате во вторник в девять тридцать утра Мэтти уже сидела в кожаном кресле перед письменным столом Престона, твердо решив, что не сдвинется с места, пока не поговорит с главным редактором газеты. Теперь у него не выйдет повесить трубку, как в прошлый раз.

Она просидела там почти час, когда секретарша Гревилла заглянула в дверь с виноватым видом.

– Извини, Мэтти, Престон только что позвонил и сказал, что у него встреча вне редакции и он вернется только после ланча.

У Сторин возникло ощущение, что весь мир состоит в заговоре против нее. Ей хотелось закричать, или что-нибудь разбить, или засунуть жвачку в редакторскую щетку для волос – все, что угодно, чтобы с ним расплатиться. Так что Джон Краевски выбрал не самый подходящий момент, чтобы заглянуть в кабинет редактора, где он обнаружил возмущенную до последнего предела журналистку.