1794 - Никлас Натт-о-Даг

Пронизывающе-холодным утром Эмиль Винге впервые в жизни стоит у могилы брата на погосте предместья Мария. Кладбищенские клены в медленном, рассчитанном на тысячелетнюю жизнь, бесшумном и печальном ритме роняют на могильную плиту багровые слезы. Он один. Кардель ушел домой — сказал, надо выспаться перед очередным туром ночных поисков.

С восходом земля начинает отдавать ночную влагу. На всем Сёдермальме лежит туман, и в коконе седой, вихляющейся мглы он чувствует себя, как в карете, едущей ниоткуда в никуда.

На погосте никого — только он. И могила брата. Несколько футов земли отделяют жизнь от смерти. Плита очень скромная: имя и годы жизни. Сесил Винге. 1764–1793.

Сесил Винге… для Сесила время остановилось. Меньше чем через год они поменяются ролями: старшим будет Эмиль. Сесилу всегда будет двадцать девять лег. Нелепая мысль… он не удержался от горького смешка и тут же смутился: услышал шорох шагов за спиной.

Кладбище — не самое подходящее место для веселья. Он, оказывается, тут не один.

— Эмиль…

Он резко повернулся. Что за день… первый раз пришел навестить могилу брата, и эта встреча. Женское лицо, которое он не видел много лет. Само время на что-то отвлеклось и забыло про ее существование.

Сестра выглядит точно так же, как и тогда, когда они виделись в последний раз. Красивая, белокожая: всегда заботилась о себе, береглась от загара. Подошла совсем близко; если бы захотел, мог бы положить ей руку на плечо. Эмиль вспомнил: когда они все трое были детьми, это была ее любимая проделка: незаметно подкрасться со спины и ладонями закрыть ему или Сесилу глаза. И звонкий смех.

— Хедвиг… все молодеешь.

— Как мне хотелось бы сказать то же самое о тебе…

Он невольно хмыкнул: глаза полны сочувствия, озабоченно наморщенный лобик.

— Странная история… спирт используют, чтобы сохранить животных от неумолимого и разрушительного времени… Погружают в сосуд со спиртом, и время над ними не властно. Но если ту же жидкость вливать в человека, все происходит ровно наоборот. Что ж, может, я и выгляжу неважно, но это плата за лекарство. Кстати, лекарство куда гуманнее и действеннее, чем твое.

— Эмиль! Раз уж судьба нас свела… давай не ссориться.

В тысячный раз он подивился разнице между ее внешностью и сутью. По-прежнему стройна и изящна. Лицо точно высечено из мрамора, причем высечено скульптором, поставившим задачу достичь совершенства. Он помнит бесконечную череду юных поклонников, готовых в любую минуту броситься к ее ногам и на коленях молить о снисхождении к их пылающим чувствам. Но помнит и другое: все без исключения ухажеры понуро поднимались с колен и уходили, несолоно хлебавши. Его это нисколько не удивляло: трудно представить идеал, который мог бы ее удовлетворить. К тому же очень одарена: уравнения, над которыми он и Сесил бились сутками, она решала за считаные минуты. Братья были очень близки, но сестра и старше и умней. Соревноваться с ними она почитала ниже своего достоинства.

Хедвиг покинула родительский дом первой. После тяжкой ссоры с отцом. Что послужило предметом ссоры, сыновья не знали. Ни Сесил, ни Эмиль: крупный разговор состоялся в кабинете, и только отдельным словам удавалось прорваться сквозь тяжелую дубовую дверь, даже если приложить ухо к маленькой дырочке на месте выпавшего сучка.

Хедвиг подошла к могиле и точеными алебастровыми пальцами осторожно погладила еще не просохшую от ночной росы плиту.

— Сесил приезжал в Упсалу. Спрашивал, почему я засиделся в университете и до сих пор не сдал ни один экзамен. Я не хотел его впускать, даже комод потащил к двери, но не дотащил… — Эмиль на секунду наморщил нос; воспоминание было не из приятных. — И поставить этот чертов комод на место… тоже сил не хватило. Что ж… рассказал ему все как есть. Отец, конечно, допустил ошибку. Завещал, чтобы мне выплачивали определенную сумму каждый год, пока я в университете, но забыл указать, сколько лет может продолжаться учеба. Мы поссорились. Я даже накричал на него…

— Вы же всегда были так близки с Сесилом…

Его передернуло, как от внезапного болевого импульса. Когда они были детьми, их иногда оставляли без ужина в наказание за нарушение какого-нибудь из многочисленных домашних установлений. Кроватки стояли близко друг от друга, и они находили утешение в том, что брали друг друга за руки и не отпускали, пока не засыпали все трое.

— Вы оба предали меня, — с внезапной сухостью сказал Эмиль. — Но его смерть… хуже всего. Вы разлетелись, а я еще два года торчал в доме, терпел отцовские прихоти и наставления, игру в лабиринт… будь она проклята. Как я ни пытался ему угодить, все было мало. Чему удивляться: сначала на свет появилась ты, потом Сесил, а я так и остался никуда не годным несмышленышем. Как таких называют? Последыши? Воплощенное разочарование для родителей. Особенно по сравнению с вами… а когда я поступил в университет? Мне шагу не давали шагнуть, засыпали рассказами про Сесила: как он сдал экзамен за четверть часа, как поправлял профессоров, когда тс запинались в латыни… И вы тоже смотрели на меня, как на… мягко говоря, неудачника.

— А почему ваши с Сесилом пути разошлись?

— Он решил жениться. Спросил, не нуждаюсь ли я в чем-то. И еще… еще спросил: правда ли, что я злоупотребляю спиртным. Я сказал — нет, не злоупотребляю. В то время это не было ложью… вернее, ложью не было, но… как понимать слово «злоупотреблять». Он потерял терпение и оставил меня в покос. По предупредил. Знаешь, что он сказал? Он сказал вот что: «Если мне не удастся наставить тебя на путь истинный, этим займется сестра». И я был настолько глуп, что рассмеялся ему в лицо. Господи, как глуп я был!

Наверное, он смотрел на сестру с таким горьким и гневным упреком, что она не выдержала и отвернулась.

Первой тягостное молчание нарушила Хедвиг.

— А что ты делаешь в Стокгольме, Эмиль?

Из него словно выпустили воздух. Гнев испарился, будто его и не было. Он глубоко вдохнул. Вызывающе поднятые плечи опустились.

— Помогаю полицейскому управлению… в одном запутанном деле.

— И как? Распутал?

Он промолчал, и она, очевидно, приняла его молчание за отрицательный ответ: нет. Пока не распутал.

— Может быть, я могу чем-то помочь?

Эмиль внимательно посмотрел ей в глаза — шутит, что ли? И, к своему удивлению, прочитал в них чувство, которое меньше всего ожидал. Сестра смотрела на него почти виновато. Но удержаться уже не мог.

— Ты? Помочь? Уж кому и знать, чем ты можешь помочь, как не мне. Твоя помощь… Последний раз мы виделись, когда ты и твои нанятые пособники бросили меня в дом для умалишенных. Я раз за разом пытался до тебя докричаться через решетку, но ты делала вид, что не слышишь. Ты затолкала меня в сумасшедший дом, Хедвиг. А знаешь, как его называют, сестра?

Он, не дожидаясь ответа, резко повернулся и пошел к калитке.

— Я каждое воскресенье бываю в церкви на Рыцарском острове. Если передумаешь, можешь меня там найти… mon frere.