Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

мы уже говорили читателю, – setur («мост», «плотина», «дамба») классических Упанишад Индии. Или иначе – сагу́на-Бра́хман, т. е. Бра́хман «с качествами». Бог Яхве в этом же Писании иудеев – это уже второй Бог Творец, что находит полное соответствие в Космогонии Древнего Египта. И вот этот Бог Яхве иудейского Писания – это уже действительно «личный» Бог еврейского племени, – тот Бог, который избрал именно евреев из всего рода человеческого. Но по аналогии Небо-Тянь – избрало именно китайцев. И все это один и тот же «Бог», а правильнее – Принцип.

Подлинное Учение Христа призвано вести человека к тому же самому результату или состоянию, которое зафиксировано в классических Упанишадах Индии и которое носит название «ниргу́на-Бра́хман». В Упанишадах этот опыт описан, – как некое необычное и удивительное явление, как опыт, достойный величайшего внимания и осмысления. Но при этом сам путь к достижению такого состояния в Упанишадах не показан (отсюда – ошибки в понимании текста Упанишад у Шанкары). В отличие от Упанишад, у Христа акцент сделан именно на описании такого пути – Пути к достижению состояния ниргу́на-Бра́хмана через состояние сагу́на-Бра́хмана, хотя само конечное состояние этого пути не описано даже в Евангелии от Иоанна, причем, сделано это сознательно. Завершивший этот путь человек узна́ет, куда он пришел.

Все религии мира связаны между собой, как те или иные ступени единой «лестницы в Небо», поэтому мы – одновременно с объяснением Учения Конфуция – пытаемся как-то встроить это Учение в общий ряд мировых религий и показать читателю то место, которое это Учение занимает на такой всемирной «лестнице Духа».

А теперь вернемся к рассматриваемому нами суждению. Целесообразно как-то обосновать наш перевод иероглифов пэн («близкий по духу» или «единомышленник») и лэ («гармония») и выяснить, существует ли между ними какая-то внутренняя связь. Иероглиф пэн стал восприниматься в Китае в качестве слова «друг» (он именно так трактуется во всех без исключения Словарях и переводах Лунь юя), начиная, наверное, с осмысления этого суждения в период Хань. До этого он значение «друг» иметь просто не мог, потому что никто до Конфуция не был в состоянии выразить «словесно» возникшую лично у Конфуция ситуацию. И произошло подобное недоразумение только из-за полного непонимания смысла слов Конфуция. Для слова «друг» в китайском языке существует, и существовало еще до Конфуция, другое общепринятое слово (иероглиф), и мы скоро встретим его в тексте Лунь юй. А иероглиф пэн в древности всегда означал «две раковины (или кусочки нефрита), скрепленные вместе как символ денег» (О. М. Готлиб «Основы грамматологии китайской письменности», стр.163). Это значение иероглифа зафиксировано и в БКРС (№ 5875).

Непонимание возникло именно из-за того, что китайцы династии Хань уже не воспринимали свое письмо (иероглифику) в качестве неких «рисунков», которые можно было зрительно обыграть или «увидеть», придавая им то или иное исходящее из контекста значение. Конфуций вряд ли стремился к тому, чтобы все его высказывания были понятны окружающим: в этом случае его бы сочли «невменяемым». Подтверждением этому служит «тайна» иероглифа Жэнь в тексте Лунь юй. Построение многих суждений Конфуция можно сравнить с проповедью Христа, которая изобилует «притчами», многие из которых до сих пор не поняты Церковью, что однозначно констатируется богословами Запада. При этом следует повторить, что многие современники Христа считали Его сумасшедшим, – что Он «вышел из ума» (Мк.3:21). Конфуций, которому приходилось направлять интересы ученика к отысканию древнего Дэ, находился в подобной ситуации и тоже вынужден был опасаться того, что его признают сумасшедшим.

Ко времени Конфуция менталитет китайца принципиально изменился, если сравнивать его со временем Раннего Чжоу. Тем более что в древности вопросами духовного совершенствования занимались исключительно высшие аристократы, а Конфуций имел дело с людьми самого низкого уровня знатности, у которых не было никакой предварительной подготовки в этом вопросе. Слава Богу, что хоть «грамоту» знали. Ведь и наш читатель с некоторой осторожностью относится ко всему тому, что читает на этих страницах. Он находится в положении учеников Конфуция, которые обо всем этом не только ничего не слышали, но и не имели своего собственного опыта, чтобы его можно было как-то сравнить со всем тем, о чем говорит Конфуций.

И как мог Конфуций сообщить своим ученикам о том «персонаже», который к нему неожиданно «явился» со страниц (букв. «планок») древней книги? Такого слова (иероглифа) в китайском языке не существовало (и не существует до сих пор, если понимать пэн Лунь юя правильно). Сказать, что это его «друг» он не мог, потому что, какой же он ему «друг»? – Такого «друга» ни обнять, поприветствовав, ни напоить чаем нельзя. Китайцы – народ конкретный. И в то же самое время Конфуций воспринял его «явление» совершенно по-дружески, – как приход близкого своему внутреннему миру человека, и даже как равного себе. Более того, Конфуций прекрасно понимал, что он не может назвать его и словом «дух» (шэнь). Логически рассуждая, это никакой не «дух» (шэнь), что было бы понятно и всем окружающим: шэнь может прийти к человеку во сне, во время ритуала Ли, во время духовного откровения, но не со страниц («планок») книги. Однако то впечатление или то нежданное удивительное чувство, которое Конфуций испытал от этой «встречи» (а это и есть результат того воспоминания, о котором мы уже неоднократно вели речь), было настолько сильным, что он не мог об этом не сказать, как об очень важном событии своей жизни. И он выбрал для такого «книжного друга» – собственноручно выбрал! – иероглиф пэн исходя из рисунка этого иероглифа. И здесь надо отдать ему должное: Конфуций обладал феноменальным чувством понимания этих «картинок».

Древний рисунок пэн – это нечто наподобие русского деревенского «коромысла», на котором с обеих сторон, как вёдра, висят две одинаковые связки раковин каури или нанизанные кусочки нефрита (рисунок напоминает русскую букву «П», где вертикальные линии – это и есть такие «связки»). Оба эти предмета издавна ценились в Китае как подлинная драгоценность, причем, несравненно бо́льшая, чем золото. И нефриту, и каури придавалось особое духовное значение, как предметам какого-то иного мира, который может защитить обладателя этих предметов от злых духов и несчастий.

То есть данный иероглиф – если немного привлечь наше зрительное воображение – фактически, воспроизводит картину «встречи» двух одинаковых «рисунков» (связок раковин), которые подобны, а значит, и равны друг другу и которые в данный момент связаны (общим «коромыслом») и пребывают вместе. И с другой стороны, и один и второй предмет, изображенный на этих «картинках», – это действительно «драгоценность». В понимании самого Конфуция, – это драгоценность именно в духовном отношении, т. к. речь