Последнее целование. Человек как традиция - Владимир Кутырев

Тендерная идеология опирается на утверждение, что никакой природы у человека нет. Тело и его органы не имеют функционального значения. Его сущность чисто социальна, исторична и, в конечном счете, может конструироваться. При этом нередко апеллируют к марксистскому тезису о человеке как «ансамбле отношений». В советской философии подобная трактовка человеческой сущности длилась целую эпоху, обслуживая задачу «создания нового человека», путем целенаправленного воспитания. «У нас в Советском Союзе люди не рождаются. Они делаются», – говорил Т. Д. Лысенко. Опираясь на представление о возможности преобразования природы не только мертвой, но и живой, так как никакой неизменной наследственности у растительных и животных видов нет, лысенкоизм считал, что в соответствии с потребностями общества можно перевоспитывать («переконструировать») и людей. Преодоление этого социологического редукционизма потребовало огромных усилий, обращения за помощью к естествознанию, биологии и генетике. Наконец, положение, что человек существо биосоциальное стало общепризнанным, после чего все начали удивляться, как можно было поддаться идеологическому наваждению отрицания очевидного. Но оказывается, если очень хочется, то можно. В тендерных «исследованиях» его воспроизводят с большим энтузиазмом[69]. В нашей стране уроки и память о перипетиях становления советской философской антропологии являются, по-видимому, одной из причин их нынешнего «отставания». До сих пор полностью не усвоены эти политкорректные глупости, как хотелось бы феминисткам и интеллигентным людям с вторично-либеральным сознанием. Принять лозунг «Женщиной не рождаются. Женщиной становятся» (Симона де Бовуар) значило вновь возвратиться к тому, от чего только что освободились. Распространению тендерного подхода препятствует все еще не разрушенная довольно высокая методологическая культура классического философствования, не позволяющая принимать за действительное объяснение социальных процессов ссылку на роли и стереотипы. Да и просто здравый смысл, не позволяющий считать, что если у мужчин и женщин есть разные органы, одни рожают, другие нет и женщины поднимают на 20 кг меньше мужчин или мужчины видят в шахматах и других мыслительных ситуациях на два хода дальше, то это кем-то сконструированный стереотип.

Но «желание – отец мысли». В настоящее время обе трактовки половой структуры общества: «естественная» и «тендерная» существуют параллельно. Первая представляет отношения, связанные с продолжением жизни людей, она опирается на здравый смысл и пока еще превалирующую практику, является традиционной, вторая является выражением тенденции постмодернизма и парасексуализма, с переходом в трансмодернизм/транссексуализм и которые стимулируются нарастанием искусственности человеческого бытия. Ее нельзя объяснить внешним навязыванием, считая неким «теоретическим гербалайфом». Различие социальных ролей мужчин и женщин длится эпохи, равно всей археологической и писаной истории, но именно в XX веке оно стало казаться, прежде всего, женщинам, ненормальным – изначальной абсолютной ошибкой. Потому что в техногенном мире создание существ резко обесценилось в сравнении с созданием вещей и веществ. Значение рождения, воспитания, обеспечения быта этих многочисленных в каждой семье работников, воинов, детей и стариков, да и все, что связано с природой, телесностью, душой человека умаляется, предстает чем-то второстепенным. Жизнь трансформируется в жизнедеятельность, а потом просто в деятельность. Овнешняется. Функционализируется. Технологизируется. Раньше в центре сознания был Дом, общее бытие семьи, откуда уходили на время, чтобы его защищать или в него что-то принести, добыть. Теперь дом нужен для подготовки к работе и отдыха. Это «тыл» человека, его быт, остановка для ремонта. А многие обходятся без тыла, не укореняясь нигде. Городские кочевники, номады, карьерно-психологические бомжи. Их родина и семья – чековая книжка, бумажная или виртуальная.

Оглянувшись с новых, так резко изменившихся позиций, женщины оскорблены «малозначительностью» ролей, которые сыграли в истории. Отсюда попытки ее пересмотра, переписывания, вплоть до «политкорректной» фальсификации Библии. Богослужебные книги переписываются на потребу сексуальным меньшинствам и феминист(к)ам. «Священницам». С другой стороны, продолжая исполнять прежние роли, они не могут самореализоваться в современных условиях. Семей больших нет, необходимость в труде по воспитанию детей и дому резко сократилась. Складывается амбивалентная ситуация: пол хочется сохранить женский, даже, компенсируя прежнее, видящееся в новом свете как вопиющая несправедливость, положение, возвысить его, а роли исполнять ценностно-мужские. По полу считаться женщиной, по тендеру стать мужчиной, «не хуже его», «почти как» – руководителем, футболистом, математиком, капиталистом. Язык теряет слова женского рода, образующие его суффиксы и частицы выходят из употребления: работница становится работником, продавцом, учителем, студентка студентом, феминистки хотят, чтобы их называли феминистами. Или наоборот: чтобы мужчины говорили на «женском языке» и садились в туалетах наподобие женщин, не оскорбляя их невозможностью симитировать позу: «писать стоя». Даже неустранимые природные различия полов воспринимаются болезненно, как результат социально-культурной дискриминации, «сексизма», чуть ли не заговора. «Окружающая социальная реальность конструирует тендерное неравенство во всех, казалось бы мелочах жизни. Э. Гофман провел исследование фотографий, он рассматривал физические размеры запечатленных на них мужчин и женщин, отражения их позиций в ситуации, окружающую обстановку. И на всех фотографиях почти каждая пара демонстрирует разницу в росте именно в пользу мужчин. Женщин всегда изображают в более низких позициях, либо стоящих сзади мужчин. В социальных отношениях между полами биологический диморфизм уже предусматривает возможность изображения привычного превосходства мужчин над женщинами в статусе с помощью многозначительной разницы в комплекции и росте…»[70].

Рост и многозначительные детали комплекции, помимо языка могут компенсироваться однополой одеждой – «unisex», общими туалетами и душевыми, лозунгами и рекламой, которые формировали бы «sex-сознание наоборот», но это не решает задачу тендерной унификации на всю глубину. Свою часть пути должны пройти мужчины. С неохотой, со скрипом, но они тоже расстаются с половой акцентуацией. Конечно, не столько «из вежливости» или под влиянием патологических массмедиа, сколько потому, что как когда-то женские, так теперь мужские качества для успешного функционирования общественного производства перестают иметь принципиальное значение. Субъект-ность человека умаляется вплоть до его «смерти» – вопрос, обсуждаемый в постмодернизме как основной. Человек превращается в человеческий фактор. Различия людей в силе и росте перед лицом башенного крана, в ширине шага перед автомобилем, расчет на 2 хода дальше в сравнении с компьютером теряют значение. Техника – вот великий уравнитель всех природно-биологических неравенств. Если традиционная культура подчеркивала, закрепляла и использовала половой диморфизм, то становясь технологией, она его размывает, обесценивает. Что и прово(ду)цирует «теории» социальной природы и сконструированности полов как этап перехода к сконструированности человека как такового. К конструктивисткой парадигме сущего вообще: ничего не было; все сконструировано. Кем? Богом! А кто сконструировал Его? Молчание. Ибо если Он всегда был, то это уже не конструкт.