Госпожа камергер - Виктория Дьякова

С тяжелым сердцем возвращалась Мари-Клер в подмосковное имение княгини Потемкиной. Здоровье ее улучшилось, но состояние духа по-прежнему было тяжелым. Она ощущала неизбывную грусть. Грусть от того, что сама себе не позволила до конца насладиться молодостью, сама разбила все свои мечты. И теперь еще должна выйти замуж за человека, такого далекого ей, такого чужого, не только по возрасту, во всем. За человека, которого она просто боится. Теперь уж с Мари-Клер не церемонились. Княгиня Лиз без обиняков объявила ей, что в ближайший месяц она выходит замуж за господина Закревского – да, да, тот припудренный пожилой господин в перламутровом фраке, который внимательно наблюдал за ней на балу прошлым летом. Очень милый человек. Только он один во всей Российской империи еще по возрасту своему согласен взять Мари-Клер теперь в жены. А иначе другого выхода нет, чтобы сохранить честь всей семьи и вынудить сплетников прикрыть рты.

С ужасом представляла себе Мари-Клер грядущую семейную жизнь со стариком, которого называла про себя не иначе как мумией генерала. Увы, она вполне заслужила безрадостные дни, которые ей рисовало воображение, поразительно однообразные, где-нибудь в глуши, конечно же неимоверно далеко от Саши. Дни полные упреков, унизительных подозрений, обвинений и напоминаний. Прежнего не воротишь.

Печальным взглядом водила Мари по живописным берегам Москвы-реки, на которых за прошедший год ничего и не переменилось. Она ощущала себя узником, который выломал решетки и оказался на свободе, но его опять схватили и ведут теперь уже в новую темницу, более крепкую. Узник, который бредет меж людей, никого не узнавая, не слыша звуков, но отчетливо чувствуя, что вся жизнь, которая кипит вокруг, – эта жизнь не для него. Хотя иногда Мари даже иронизировала про себя, что бледная и слабая после болезни, раздавленная своим унижением она теперь и сама скорее походит на живой труп, а не на узника. Прекрасный получится брачный союз: живой труп мадемуазель и набеленная мумия генерала. Все присыпано сверху орловским золотом для прикрытия позора. Несчастная, добрая Анна Алексеевна, и зачем ей мучиться с ней – тратить деньги на восстановление образа порядочной женщины из общества: госпожа Закревская – какая фамилия! Конечно, они спасают ее как могут – только к чему все? Лучше просто умереть. А Саша? Он получил столько неприятностей из-за нее. Бился на дуэли. И теперь в далеком Тифлисе сражается с горцами.

После утомительного вечера, проведенного за составлением ответа княгине Орловой, генерал Закревский серьезно готовился к визиту в Кузьминки. Он провел бессонную ночь, обдумывая каждую из написанных фраз и оценивая, верно ли он выразился, не выдал ли излишней заинтересованности, не оказал ли в то же время непочтения – Орловы есть Орловы, держи ухо востро. Может, вернуть курьера, пока не поздно, да переписать поглаже. Но все же порешив, что все сделал правильно, заснул под утро спокойно и проснулся, когда солнце уже заискрилось в разрисованных по старинной московской традиции петушками стеклах его спальни.

Короткий, но крепкий сон подкрепил силы генерала. Он с аппетитом выпил чашку горячего шоколада, просмотрел последние новости в «Военных ведомостях», кто какие назначения получил. Знакомых фамилий не нашел – все молодежь, молодежь. Поручики, майоры, полковники… Эх, годы! Потом взял подложенный камердинером номер журнала, недавно издаваемого Академией наук. Журнал новостей словесности, художестве и науках. Записки об опере «Фенелла», премьера которой состоялась в Париже, стишки какого-то офицера Лер… Лер-мон-то-ва. Опять молодежь! Скучища. Ни одного уважаемого имени. Неужто померли все? Фу, прочь такие мысли, только настроение портят.

Генерал отбросил журнал, не удосужившись прочесть стихов. Потом переместился в уютное кресло к окну и позвал камердинера одеваться. Во время процедуры одевания камердинер обычно развлекал хозяина анекдотами. За несколько лет, что француз служил у него, генерал выучил многие из них наизусть, но всякий раз делал вид, что забыл, и слушал с деланным интересом. Таким образом он платил французу за усилия, которые стоили тому бесконечные собственные капризы генерала.

Причесавшись и отзавтракав в богатом теплом халате, генерал Петр Петрович Закревский стал собираться в Кузьминки. Прибыть рассчитывал, как и отписал в послании княгине, аккурат к обеду.

В Кузьминках Закревского ждали с волнением. Погода с полудня не заладилась, набежали тучи и накрапывал дождь, потому обедать предполагали не на веранде, как часто летом и поздней весной, а в китайской столовой. С тоской оглядывала Мари-Клер так полюбившиеся ей за год, проведенный в имении, пышные хризантемы и пионы, вышитые на шелковистых стенах, пузатых павлинов с разноцветными хвостами. Теперь уж они не радовали ей глаз.

Понимая, что обед скорее окажется светской прелюдией к основной беседе, так как за столом в присутствии самой Мари-Клер и к тому же опять пожаловавшего навестить княгиню Орлову генерала Ермолова, о деликатном финансовом деле не поговоришь, княгиня Потемкина решила, тем не менее, угостить генерала щедро, чтоб тем самым смягчить и расположить его.

Помимо французских блюд подают английский сыр честер, итальянские сыры, а также излюбленные генералом старорусские угощения: духовую рассольную зайчатину под пряным взваром и рафленую курицу в укропном соусе с сарацинским пшеном и лимоном.

Уже с полудня горничные причесывают и убирают Мари-Клер с особым тщанием – чтобы генерал ни в коем случае не заметил, как она поблекла после болезни. Но холодное отчаяние во взгляде – разве скроешь его. Мари не радуют ни новые украшения, подаренные ей княгиней Лиз по случаю сватовства генерала Закревского: изумительное ожерелье из белого жемчуга и такие же серьги. Ни новое платье, пошитое специально для предстоящего церемониала, который в древности на Руси именовали смотринами невесты. Правда, теперь многое изменилось. Но традиции решили соблюсти. Предстоящий обед должен был как раз стать такими смотринами.

Платье действительно выглядело дивным и сидело на Мари-Клер безупречно. Нежно-розовый креп с тонким серебряным шитьем и жемчужными цветами по всему полю, при том изящные фалбалы из серебристого кружева. Прическа, над которой трудились служанки, представляла собой убор «по-китайски», под стать столовой, где должен был происходить обед. В светлых волосах Мари-Клер – толстый серебряный галун, спускающийся на лоб – блеск его заметен издалека. Венчает же прическу серебряное перо.

Взглянув на свою воспитанницу, княгиня Лиза осталась вполне довольна. Сама она тоже позаботилась о туалете: темно-гранатовый бархат ее одеяния сияет аметистовой крошкой и витым золоченым шитьем.

Только Анна Алексеевна Орлова вовсе не беспокоится о том, как будет выглядеть: она по-прежнему – в строгой черной сутане, единственным украшением которой остается золотой крест. Темно-русые волосы с проседью гладко зачесаны и собраны косой на затылке. Княгиня с сожалением и сочувствием смотрит на Мари-Клер – она понимает, что чувствует девушка и искренне жалеет ее. Когда они остаются одни в комнатах Мари-Клер на втором этаже господского дома, юная француженка падает на колени перед Анной и плачет, уткнув ей в ноги лицо, рискуя смыть слезами весь кропотливый труд служанок.