Госпожа камергер - Виктория Дьякова

– У матери? – переспросил удивленно медикус. – А кто же, позвольте, такова была ее матушка? Я был с ней знаком?

– Были, были, – ответила ему княгиня. – Если вспомните наш Тарутинский лагерь в двенадцатом году и французскую маркизу, которая случайно оказалась в расположении нашей армии и все никак, до самого окончания войны, не желала с нами расстаться. У нее еще был тяжело ранен старший брат, генерал наполеоновской кавалерии. Мы с Анной упросили вас тогда, чтобы вы осмотрели его на нейтральной полосе. Но не успели, он умер накануне.

– Да, да, да… – доктор Шлосс свел над переносицей брови, напрягая память, – я припоминаю. Как же звали ту златокудрую даму?

– Маркиза Анжелика де Траиль, – напомнила ему Лиза. – Вспомните, у нее тоже после известия о смерти брата открылась легочная слабость. В конце концов, не пережив трудности родов, она умерла от нее. Возможно, Мари болезнь передалась по наследству?

Дверь в кабинет приоткрылась. Лакей в золоченой ливрее внес поднос с кофе. Пройдя по-кошачьи неслышно поставил дымящийся душистый напиток в больших чашках севрского фарфора на стол. Потом поклонился. Знаком Лиз отпустила его. Так же кошачьей плавной походкой лакей удалился.

– Что мне вам сказать, ваша светлость? – задумчиво промолвил доктор Шлосс, выдержав паузу. – Исключать ничего нельзя. Вполне возможно, что заболевание легких в их фамилии – недуг семейный. При благоприятных условиях жизни он не дает о себе знать, а при определенных обстоятельствах нервного свойства проявляется. Пока я наблюдал маркизу в нашем расположении, могу заверить вас, ничего угрожающего ее жизни я не замечал. Но рождение ребенка, правда, процесс нешуточный. Он способен привести к жизни любые скрытые недуги. Мне жаль, что маркиза не получила вовремя должной помощи и столь рано ушла из жизни. Что же касается здоровья нашей юной мадемуазель, – доктор отпил кофе, достал из кармана золотую табакерку с сапфирами – подарок государя Александра Павловича за долгую службу, – нюхнул табаку. И только после завершил свою мысль: – Девица нуждается в постоянном уходе и внимании. Я уже говорил, что неплохо бы ей отправиться в путешествие, вероятно, заграницу, на воды или в Таврическую губернию, поближе к морю. Но самое главное для нее теперь: хорошее питание и покой. Душевный покой. Никаких волнений, ваша светлость. Иначе я ни за что не ручаюсь…

– Ни слова больше о Потемкине, – говорит она Хан-Гирею почти что десять лет спустя, – переходите поскорее к делу. У нас слишком мало времени. Я слушаю вас, полковник…

– Я прибыл к вам по личному повелению Его Величества государя, – Хан-Гирей начинает со значением, немного растягивая на кавказский манер слова, а черные глаза его под светлым мехом бараньей шапки блестят вызовом…

– Я догадываюсь, что не по личной воле, – с иронией отвечает ему Мари. – По личной воле вы бы предпочли никогда со мной не встречаться, верно? Вы никогда не задумывались, полковник Хан-Гирей, как причудливо иногда поворачивается судьба? Сбежав после дуэли из Петербурга, вы наверняка не предполагали, что не только повстречаете меня вновь, но даже станете видеться почти что по расписанию?

На лице Абрека, стоявшего поодаль около арбы, промелькнула насмешка. Хан-Гирей вспылил. Ему не хотелось, чтобы достигший куда больших высот по службе дагестанец слышал его разговор с Мари – а в разговоре, полковник не сомневался, могли всплыть какие угодно детали прошлого.

– Отойдем, – предложил он француженке. – Я имею к вам дело сугубо секретное, касающееся высочайшей персоны. А до своих помощников вы доведете его после, когда мы уже расстанемся.

– А куда вы так торопитесь, полковник? – все так же иронично поинтересовалась у него Мари. – Боитесь угодить в заварушку? Она вот-вот начнется.

Хан-Гирей не ответил. Только гневно дернул плечом и, взяв Мари под локоть, отвел в сторону.

– Его императорское величество призвал военного министра, – продолжил он, понизив голос, – и выразил ему свою высочайшую волю. Государь намерен нынешними летом и осенью лично посетить Кавказ, и к тому времени вся здешняя губерния должна быть окончательно замирена и приведена к стопам Его Величества.

– Замирить Кавказ к осени? – Мари не смогла сдержать удивления. – И всего-то лишь? Не военный ли министр граф Чернышев подсказал государю такой план? Он, наверное, стал обожателем утопий?

– Не стоит упражняться в остроумии, – одернул ее Хан-Гирей, – особенно когда оно задевает высочайших особ державы. План исходит от самого государя императора, а потому он не подлежит никаким возражениям. Нам предписано его выполнять.

– А как же насчет войск? – поинтересовалась Мари. – Намерен ли Его Величество утроить силы Кавказского корпуса? Уверяю вас, любезный полковник, пока перед каждым горцем, не только взрослым мужчиной, но и ребенком, стариком, не будет стоять вооруженный до зубов солдат, готовый стрелять без предупреждения, никакого замирения не произойдет. Здесь уважают только силу. Силу оружия. А всякие уговоры и переговоры считают проявлением слабости. Таковы нравы. – Она пожала плечами. – Мы обязаны с этим считаться, если желаем добиться результата.

– Государь не намерен вникать в детали того обустройства, которое мы предпримем для исполнения его воли, – жестко сверкнул глазами Хан-Гирей. – Увеличение сил Кавказского корпуса не предусматривается. Наоборот, он съедает столько денег из казны, что государь намерен и вовсе сократить его до нескольких дивизий.

– И остаться на Кавказе? – недоверчиво спросила Мари-Клер. – С несколькими дивизиями? Уверена, что это невероятно.

– Мы должны действовать силой убеждения, – настаивал Хан-Гирей. – Государь предписывает нам провести разъяснения среди горских народов и выдает для того подробные письменные инструкции.

– Хорошо, – Мари-Клер вздохнула и сдернула черный платок с головы – золотистые волосы рассыпались по плечам. На какое-то мгновение Хан-Гирею вспомнилась картина: бархатные подушки дивана в его квартире на Морской, золотистые локоны, разбросанные по ним, бледное осунувшееся личико и плотно сжатые ресницы, из-под которых струится слеза…

Оправив волосы, Мари-Клер продолжала:

– Я вполне согласна, что господин военный министр, а тем более государь император, не представляют себе в полной мере обстановки, сложившейся в наших местах, местных обычаев и привычек, – она говорила спокойно, не глядя в лицо полковника и вовсе не задумываясь о его чувствах, они давно уже перестали интересовать ее. – Хотя донесения боевых кавказских генералов, которых за тридцать лет, я уверена, в архивах скопилось тома, вполне реально описывают ее. Но вы-то, полковник Хан-Гирей, сами происходите из здешних мест. Вы-то знаете, что ни одно убеждение не подействует, пока оно не будет подтверждено силой оружия. Вы знаете, не можете не знать, что не что так мало не значит на Востоке, как слово. Местные народы – не христиане, они весьма вольно обращаются со словами. Обмануть неверного – даже особый шик. Пока мы будем убеждать, а тем более угощать, идти на поводу их капризов – они предадут нас за нашей же спиной. Тогда сюда сразу придут турки. Они раздавят Грузию, и тридцать лет кровопролитной войны пойдут прахом. Кстати, со всеми своими столичными новостями вы уже посещали Тифлис? Что вам там сказали? Выразили поддержку и восторг?