Госпожа камергер - Виктория Дьякова

– А вы не боитесь, Хан-Гирей, – спросила Мари, – что я сообщу в Петербург о ваших планах и способах, которыми вы исполняете волю императора?

– Вы ничего не успеете сделать, – усмехнулся Хан-Гирей, – если вы мне откажете, то пока вы составите депешу, пока дождетесь свою старуху Кесбан, пока устроите пересылку депеши в столицу, пока она дойдет до Петербурга, князь Саша уже будет мертв – он имеет возможность погибнуть даже сотню раз за это время. Ведь вы же не явитесь напрямую к генералу Вельяминову или к тому же Саше Раевскому, чтобы выдать меня. Вам запрещено инструкцией. Им ничего не известно о вашей секретной миссии. Они вам не поверят. Да и в Петербурге не поверят. Мы говорим с вами с глазу на глаз, и даже если Абрек что-то заподозрит, или Вы расскажете ему – здесь, на Кавказе, пули летают свободно. Вполне может статься, что парочка из них долетит до вас и вашего помощника.

Хан-Гирей опять пискнул смешком, а потом икнул: – Вы в ловушке, уважаемая мадам Мари-Клер, – продолжал поспешно. – Князь Потемкин – на хребте Нако. Он уже не сойдет с него без боя. А вам – никуда не деться. Вы должны слушаться меня и все делать, что я пожелаю.

– Что же я могу сделать? – голос Мари прозвучал свинцово. Она понимала, что Хан-Гирей прав. Он все продумал, он знает, о чем говорит. – Вы должны отдавать себе отчет, полковник, что как бы я не любила Сашу, я не могу сделать то, что тридцать лет не удавалось сделать целой армии, не самой слабой в Европе – замирить для государя императора Кавказ.

– А я и не требую так много, – быстро ответил ей Хан-Гирей. – Я вполне располагаю сведениями о ваших возможностях. И они меня устраивают. Главное, создать видимость. Провести церемонию. Пустить пыль в глаза. Государь в июле посетит Еленчик. Его конечно же будут пышно встречать, с музыкой, с парадами. Государь тоже не поскупится. Если все сложится удачно, он пожалует новыми званиями и орденами генералитет и офицеров, выдаст солдатам на довольствие. Вот здесь-то в пылу праздника неплохо бы, чтобы несколько представителей от черкесских и прочих кавказских народов пало бы к его стопам с прошением о принятии их в состав империи и выражением самых искренних верноподданнических чувств.

Я понимаю секретность вашей миссии, мадам, – он предупредил ее возражение, – и знаю, что вы не можете обсуждать это дело с генералом Вельяминовым впрямую. Потому все переговоры со ставкой я беру на себя. Я все же посещу генерала в его походном лагере и передам ему соответствующие распоряжения военного министра. Есть несколько племен, которые давно уже покорны России и находятся под протекторатом генерала Вельяминова: те же тахтамыши, ногайцы, абазинцы, башильбаевцы. Многие из их князей еще при генерале Ермолове вступили на русскую службу и состоят теперь в больших чинах, вроде нашего общего знакомого Абрека. Конечно, они не откажут генералу, когда тот попросит их послать в Еленчик представителей в национальных костюмах с грамотой, полной выражений преданности и любви к государю. Совсем другое дело: шапсуги, натухайцы и абадзехи. Их враждебность непримирима. Ни я, ни генерал Вельяминов не сунутся к ним с нашими предложениями. Но государю вовсе неинтересно принять верноподданническую грамоту от народов, которые он и так давно уже считает своими. Он бы хотел видеть у своих ног Кавказ целиком. Вот тут, любезная Мари-Клер, я полностью полагаюсь на вас.

– Вы думаете, я состою в дружбе с вождями абадзехов, например? – невесело улыбнулась, выслушав его Мари. – Вы глубоко ошибаетесь, полковник.

– Нет, я так не думаю, – ответил полковник, не моргнув глазом, – я знаю. Знаю, что вам многим обязан некий вождь по кличке Сухрай. А он очень близок к мюридскому вождю Шамилю. Несколько лет назад, когда холера унесла половину его племени, вы скрыли в своем монастыре его жену и детей, тем самым спасли их от верной смерти. Вы поступили так вопреки требованиям Петербурга не иметь сношений с нашими врагами иначе как через доверенных лазутчиков. В столице о том ничего не знают. И я думаю, узнай они о вашем милосердии, вас не погладят по голове. Сухрай мог бы и сам заразиться от своих родственников – одним врагом у России стало бы меньше. Как вы думаете, для чего я старался тогда, чтобы именно к его горному аулу дошла холера? Кто привез им арбузы, от которых все заболели, когда они голодали? И тут появились вы – вы спасли его семью, его самого. Сперва я был зол на вас и хотел донести обо всем государю лично. Но потом я подумал, что Сухрай чувствует теперь свою благодарность к вам, и мы могли бы его благодарность использовать с толком. Долг платежом красен.

– Все, что вы говорите, полковник Хан-Гирей, вопиющая мерзость, – брезгливо поморщилась Мари. – Вы совершенно падшее существо, сущий дьявол. Сначала вы отравляете детей Сухрая, потом хотите использовать его самого для своих целей, ради достижения высот карьеры. Быть может, мне сообщить Сухраю, кто угостил его отравленными арбузами, да и покончим со всем? – спросила она жестко.

– Сообщите, – пискнул хохотом Хан-Гирей. – Мне, конечно, отрежут голову. Но и вам не поздоровится. Донесение лазутчика о том, как вы пригрели в монастыре семью Сухрая, лежит в столе у верного мне человека в Петербурге. Он сразу же передаст его в военное министерство. Другой же верный мне джигит в случае моей смерти все равно откроет Казилбеку тропу, и князь Саша погибнет. Ваши действия обернутся против вас и вашего возлюбленного. Я все предусмотрел, как видите.

– Боже! Сколько грязи, сколько мерзости, сколько предателей! Куда ни ткни пальцем, – Мари-Клер только сжала руки на груди и качала головой. – Как же Россия может победить на Кавказе, когда ее предают ежечасно и мнимые союзники, и сами русские офицеры. И за что? За какие-то гроши. Сколько же бесчестия. Вы позорите русский мундир, – заявила она Хан-Гирею, – позорите свои эполеты и оружие. – И тут же добавила. – Хотела бы я знать, кто ваш верный человек в Петербурге. Его заждалась Петропавловская крепость.

– О, вам не удастся этого узнать, – отвечал Хан-Гирей уверенно, – потому что, я полагаю, вы все же пойдете на мои условия, а если не пойдете – я уже предупреждал, что будет.

– Знайте, Хан-Гирей, – пальцы Мари легли на край его бурки, она крепко сжала его, – даже теперь, когда я вынуждена выполнять ваши требования, я ни за что не забуду этот разговор. Я приложу все усилия, чтобы вы и ваш сообщник в Петербурге оказались наказанными.

– До того еще надо дожить, – неопределенно отвечал Хан-Гирей. – Вы уверены, что доживете? Особенно после ваших угроз?

– Пока я не исполню ваших требований, уверена, – отвечала Мари. – Кто же, кроме меня, станет говорить с Сухраем? Я вам нужна как самая малость до июля, а то и до сентября, до прибытия государя в Еленчик, а теперь только май. У меня хватит времени.

Даже в темноте она видела, что лицо Хан-Гирея перекосилось словно от зубной боли. Он понимал, что ее угроза – не пустые слова. Ведь князь Потемкин не будет три месяца находиться на хребте Нако. Он держит Мари под дулом своих угроз, но только до подхода главных сил Вельяминова. А тот, вполне вероятно, прибудет самое большое через неделю, а посланцы от Сухрая нужны Хан-Гирею в самом деле к июлю, а вернее – к сентябрю. Придется еще что-нибудь придумывать.