Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

Но в следующем столетии выявились трудности. Поначалу казалось, что эксперимент терпит крах от чисто внешних причин. Рост преступности в 1810‐х гг. привел к переполнению тюрьмы на Уолнат-стрит, ухудшению условий, бунтам заключенных[533]. Для решения проблемы была построена Восточная государственная тюрьма, функционировавшая по тем же принципам. Критики отмечали также, что реформа не охватила всю тюремную систему США. В 1831 г. Алексис де Токвиль писал: «Наряду с тюрьмами, на которых ярко отражались мягкость и просвещенность нашего времени, [в США] можно было встретить каменный мешок, напоминавший о средневековом варварстве»[534]. Но великие реформаторы середины и второй половины XIX в. видели главный порок пенсильванской системы не в этих привходящих обстоятельствах, а в ней самой. Одиночное заключение, как стало очевидно, калечило психику. Диккенс в «Американских заметках» отмечал и чистоту пенсильванских тюрем, и отсутствие физических наказаний, но одновременно писал: «Я считаю это медленное, ежедневное давление на тайные пружины мозга неизмеримо более ужасным, чем любая пытка, которой можно подвергнуть тело»[535].

Смола и перья: репрессивная политика

Конфликт колоний с Великобританией расколол общество. В Войне за независимость противниками американских патриотов стали не только англичане, но и тори-лоялисты. Анонимный памфлетист негодовал: «Кто убедил дикарей стать под знамена неприятеля? Тори! Кто помогал индейцам скальпировать старых и молодых женщин, детей и умирающих героев? Тори! Кто подговаривал и помогал сжигать наши города, разорять поля, насиловать женщин? Тори! Кто виной тому, что тысячи из нас оплакивают преждевременную смерть самых близких людей? Тори!»[536] Революционные власти прилагали немалые усилия, чтобы воспрепятствовать своим противникам.

В предвоенное десятилетие против лоялистов выступала не власть, а общество – те, кого сами лоялисты звали «милордом Толпой». В ход шли традиционные ритуалы публичного унижения, которых в средневековье и Новое время было немало. Толпа могла водить свою жертву по улицам с какой-нибудь позорящей табличкой, могла «прокатить» на шесте. Один из подобных обычаев – обваливание в смоле и перьях – стал «визитной карточкой» антилоялистской политики.

У этой формы наказания европейские корни. Обваливание в смоле и перьях прослеживается до времен Ричарда Львиное Сердце, который таким образом карал воров в крестоносном войске[537]. «Будешь бегать по городу в перьях и с корзиной на голове», – такую угрозу можно было услышать в Лангедоке на протяжении всего XVIII века[538].

В Америке в 1760-х и 1770-х гг. толпа обваливала в смоле и перьях тех, кого считала врагами. Не обязательно политических противников. В Бостоне в 1774 г. так поступили с торговцем, который пытался всучить некому моряку кольцо и пряжки из поддельного золота[539]. Иногда наказание выглядело скорее курьезно. В октябре 1775 г. патриотки из города Киндер-хука (Нью-Йорк) собрались на посиделки – мастерить стеганые одеяла. Но их покой был нарушен неким тори, который начал длинную речь против Континентального конгресса. Какое-то время швеи молча терпели, но наконец их терпение лопнуло. Они облили нахала патокой и обваляли в пушистых колосках луговых трав, за неимением смолы и перьев[540].

Элкана Тисдейл. Судный день тори. Гравюра 1790-х гг.

Во многих случаях нелепый вид жертвы сам по себе был наказанием, но к нему часто прибавляли и другие ритуалы осмеивания: наказуемого проводили по улицам, заставляли публично каяться под «древом свободы» или возле позорного столба. Ему также могли дать в руки или повесить на шею табличку с перечислением его провинностей перед Америкой. Довольно суровому варианту этого наказания подвергся бостонский чиновник Джон Мальком, который не только был лоялистом, но и пытался избить дубинкой сапожника-вига. Его изваляли в смоле и перьях, избили кнутом, несколько часов таскали по городу, грозили повесить, а под конец заставили пить чай за здоровье королевской семьи, пока лоялисту не стало худо. Эта жестокая процедура шокировала большинство бостонцев настолько, что больше в городе не прибегали к такому виду наказания[541].

Английские пропагандисты разворачивали «черный миф» о революционном терроре. В 1776 г. газета «London Chronicle» писала: «Патриотические лидеры Америки принуждают своих сопротивляющихся собратьев поднять оружие во имя мятежа, запугивая ужасами виселицы, вырывания глаз, смолы и перьев и других индейских жестокостей»[542].

До «индейских жестокостей» на самом деле не доходило. Но по мере консолидации революционного режима штаты приступили к репрессивной политике. Анонимный пенсильванский патриот писал в 1776 г.: «Все это дело сейчас принимает самый серьезный оборот. Переход от торизма к государственной измене почти осуществлен, и грубый обычай обмазывания смолой и перьями скоро уступит место более суровому наказанию в виде виселицы»[543].

24 июня 1776 г. Конгресс рекомендовал восставшим колониям (до их превращения в штаты оставалось менее двух недель) принять законы о наказании за измену. Под таковой понималось ведение войны против какой-либо из колоний, выступление на стороне короля Великобритании и предоставление упомянутому королю помощи и поддержки[544]. В соответствии с этой рекомендацией на местном уровне началось выявление тори и судебные процессы. Для этого прибегали к процедуре присяги. За первые три года независимости штатами было принято 16 законов соответствующего содержания[545]. В обмен на принесенную присягу гражданин получал сертификат. Бумага удостоверяла, что он отказался от верности Георгу III и поклялся в верности своему штату[546]. Лоялисты от присяги отказывались.

Для поисков и задержания активных лоялистов вводилось дополнительное патрулирование. Квакерша Маргарет Моррис записывала в дневник: «Дьявольский дух продолжал бродить по городу в обличье охотников за тори… В мою дверь громко постучали. Я немного волновалась и то открывала, то закрывала ключом дверь, чтобы у меня было немного времени убрать волнение с лица. Наконец я открыла, и дюжина мужчин, все с оружием, потребовали ключ от пустого дома. Я спросила их, что они хотят там обнаружить? Они ответили, что ищут тори, который шпионил за ними с мельницы. Имя “тори”, произнесенное так близко у моей двери, сильно встревожило меня из-за Джонатана Оделла – бедного беглеца, которого можно было бы так назвать. Он нашел прибежище под моей крышей, и в тот момент скрывался как вор в потайной комнате. Я резко позвонила в колокольчик (условный сигнал, обговоренный заранее, в случае, если его придут искать). Решив, что он успел спрятаться в свою нору, я напустила на себя простодушный вид и заплакала: “Боже, надеюсь, что вы не гессенские наемники”. – “А разве мы на них похожи? ” – грубо