Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

Мои заколки выпали, волосы рассыпались по плечам. В довершение к пережитому унижению мое платье было смято и перекручено, я лежала в постели, и в моей комнате находился мужчина. Лишь несколько часов назад я сказала ему, что наша дружба высечена в мраморе, обиды повержены в прах. Я попыталась подбодрить его, отпустив на прогулку вместе с моей дочерью и ее няней. А теперь я валялась здесь, словно куча мусора, сгорая от стыда. Ледяной гнев пульсировал во мне, и я велела ему уйти. Он снова попытался увещевать меня, но я молчала, и в конце концов он удалился со смиренным поклоном. Я слышала, как дверь тихо закрылась за ним; боль моего прошлого тихо плескалась у ног, приглашая меня искупаться в своих соблазнительных водах, и я погрузилась в нее и позволила ей унести меня в неведомые края.

В следующие несколько дней доктор Мид пять или шесть раз пытался встретиться со мной, но я отказывалась принять его. Я оставалась в своей спальне, курсируя между кроватью, стулом у окна и иногда опускаясь на пол, чтобы разобрать вещи в шкатулке из черного дерева, почитать старые письма или поспать. Иногда я смотрела в небо и не шевелилась, пока не угасал дневной свет и не загорался свет в окнах дома на другой стороне улицы, где за занавесками двигались силуэты жильцов. Я ела в постели и допила графин бренди, который Агнес благоразумно наполнила, когда я задернула штору у кровати. По ночам я слышала мужские шаги на лестнице. Я видела их за окном: они были в черных вороньих масках, тыкали ключами в стекло и заглядывали внутрь. Однажды ночью я проснулась в убеждении, что кто-то прячется у меня под кроватью, и лежала в темноте, хныкая, как ребенок, слишком испуганная, чтобы нагнуться и проверить. Когда я все-таки решилась и не обнаружила ничего, кроме пыли и хлебных крошек, то не знала, стоит ли плакать или смеяться. Каждый раз, когда я смотрела на свою ночную рубашку, я ожидала увидеть розовое шелковое платье и маленькие черные ботинки, выглядывавшие из-под нижней юбки. То платье промокло от крови, как будто меня переехала карета. В моем прерывистом сне я слышала выстрелы, конское ржание и свист ветра в горах.

На четвертые сутки я проспала до полудня. Воздух в комнате был затхлым, и я широко распахнула окно. Стоял хмурый безветренный день с моросящим дождем, похожим на тонкую водяную взвесь. Агнес принесла мне завтрак на подносе, и я попросила ее принести корыто и кувшин с теплой водой для мытья. Я не пожалела времени, чтобы как следует намылиться и сполоснуться, и сидела в лохани, пока вода не остыла и я не начала дрожать. Я посмотрела на свою ночную рубашку, валявшуюся на постели; мысль о том, чтобы снова надеть ее, повергла меня в уныние.

Был уже ранний вечер, и до меня доносились запахи еды, готовившейся на кухне. Это взбодрило меня: я была готова покинуть свою душную спальню и нормально сесть за стол вместо того, чтобы горбиться в постели над едой, словно инвалид. Я оделась и спустилась вниз, что проверить входную дверь перед тем, как идти в столовую. На столе в прихожей горели свечи, и дверь была надежно заперта. Вроде бы все в порядке, но кое-что изменилось. На стене над столом висел большой портрет в позолоченной раме: женщина в красном платье, ласкавшая собачку. Я медленно двинулась к ней, пытаясь вспомнить, как она попала сюда, и не смогла. Выражение ее лица было энергичным и озорным, а у ее правого локтя лежал свиток, как будто она отвлеклась от чтения письма. Ее шею украшал большой крест, достойный папы римского по своей роскоши, а голову – белый домашний чепец. Потом я заметила что-то еще – записку, вложенную в углу, между рамой и холстом. Я вынула ее и развернула.

Итак, он подарил мне картину Хогарта. Должно быть, вывоз такого ценного произведения из дома его деда был настоящим подвигом. Судя по всему, его мать воспротивилась этому не менее решительно, чем аукционист. Тем не менее он настоял на своем. Я внимательно изучила портрет женщины, которую доктор Мид сравнил со мной, но не обнаружила никакого сходства. К тому же я не люблю собак.

Элиза и Шарлотта, сидевшие за обеденным столом, с тревогой посмотрели на меня, когда я вошла в комнату. Они согнулись над своими тарелками, орудуя столовыми приборами и тихо беседуя друг с другом. На лице Шарлотты играла легкая улыбка, моментально исчезнувшая при моем появлении. Я заняла свое обычное место и стала дожидаться Агнес, поскольку знала, что она понесет мой обед наверх. Когда она начала подниматься, я окликнула ее.

– Мадам, это вы? – спросила она после небольшой паузы.

В дверях появился серебряный поднос с тарелкой бульона, хлебом и сыром, – пищей для слуг, которую я употребляла в последние дни, совсем не похожей на сытную печенку с луком на тарелках у Элизы и Шарлотты.

– Мадам! – Она издала радостный возглас. – Вам стало лучше! Очень рада видеть это. Разрешите, я все устрою. – Она положила салфетку и потянулась за бульоном.

– Я не инвалид, Агнес, и я больше не хочу так питаться. Буду признательна, если ты принесешь мне печенку.

Она сразу же стала собирать поднос, покраснев до самой шеи.

– Сию минуту, мадам. Рада слышать, что к вам вернулся аппетит.

Она торопливо вышла из комнаты с бренчавшей посудой на подносе, а мы трое сидели в неприятном молчании, пока она не вернулась с надлежащей едой и не разложила вокруг меня столовые приборы с большой церемонностью. Я ждала, пока последняя ложка не легла на свое место; потом Агнес вышла и очень тихо прикрыла дверь за собой, как будто покидала больничную палату.

– Вам лучше, мадам? – тихо спросила Элиза. Ее взгляд был серьезным.

Я промолчала и стала накладывать капусту в свою тарелку. Пока что я не смотрела на Шарлотту, страшась увидеть свое отражение в ее глазах. Она несколько раз осторожно стучалась в дверь моей спальни за последние дни (без сомнения, по указке Элизы), но я ее не впускала.

– Мадам, – снова заговорила Элиза. – Извините, если я говорю невпопад, но я искренне сожалею о том случае. Мы не знали, что это так расстроит вас.

Я резко посмотрела на нее.

– Что рассказал доктор Мид?

Она едва заметно нахмурилась.

– Только то, что вы приняли нас за грабителей, и поэтому… – Она сглотнула. – Это было легкомысленно с нашей стороны. Мы не представляли, что вы так напугаетесь.