Практическая романтика - Оксана Алексеева

— Не расскажешь. В любом случае. Он даже не знает, что мы с тобой взаперти в комнате всю ночь сидели, про такое — уж точно промолчишь.

— Боже, Герман, а я-то наивно считала, что ты хотя бы умеешь быть хорошим другом!

— Я тоже так считал.

— И как давно? — к чему вопрос и так было ясно, а я все еще добавляла в тон сарказма.

— Не знаю, я пропустил этот момент. Допускаю уже, что с того троллейбуса.

— Ха! Очень смешно!

— Не, на самом деле не очень, — меня выводила из себя его ненормальная серьезность. — Но тогда я подходил только к симпатичным девушкам. Значит, ты была симпатичной.

— Я была десятой!

— Ровно десятой, — Герман будто решил вообще ничего не отрицать и соглашался буквально со всеми обвинениями.

— Тебе в актеры надо идти! — непонятно отчего я злилась все сильнее. — Таланты налицо, фамилия запоминающаяся, не пропадешь!

— Я вообще нигде не пропаду.

Вошла Кристина и сразу возмутилась:

— Опять ругаетесь? Без нас?!

Герман отодвинул ее с пути и все-таки вышел. Я же еще долгое время пыталась заставить себя поверить, что это просто очередное издевательство, проверка моей доверчивости, как и в самый первый раз. И всякие мелочи валились сверху, мешая этой гипотезе остаться в одиночестве. Проверял, расскажу ли Юре? Нет, конечно, тут прав — не расскажу в любом случае. Не врет? Не врет до такой степени, что разрешает мне поглумиться? Тоже на него не похоже. Такой бы до последнего держал морду кирпичом, лишь бы ни одной слабости не обозначить.

Ответ на самом деле был намного проще и лежал на поверхности, полностью вписываясь в характер Германа. Эгоист до мозга костей попал в ситуацию, когда ему плохо. Так пусть будет плохо и мне — а ведь стало. Мне просто обязательно должно было стать плохо, я прекрасно прожила бы и без такого знания. Герман как будто перевалил на меня часть ноши: знай теперь, думай, как это переварить, и мучайся тем, что ничего ты с этой информацией сделать не сможешь, как и с кем-то обсудить. Неси ее со мной, Ульяна Васнецова, потому что я эгоист.

— Карина Петровна, ну пожалуйста, переведите меня в горничные, я буду очень стараться!

— Даже не обсуждается, Васнецова! Вам четверым придется научиться договариваться. Считайте это самой важной практикой в своей жизни.

— Да мы уже! Давно! — настаивала я.

Но она, конечно, не верила и почти добродушно качала головой:

— Если бы уже, то здесь бы вся компания нарисовалась вместе с вашим главарем.

Бессердечная! Разве она не видит, что мне очень-очень надо?

Герман попал в точку — я начала его избегать, не в силах совладать с эмоциями. Как-то даже перешучиваться с ним стало неохота, и на пляже раздеваться неловко. Теперь ни в коем случае не оставалась с ним наедине, кабы еще чего такого не услышать, портящего жизнь. Это поведение было неразумным, но именно так я реагировала. Каков подлец, а! Промолчать не мог? И я сама себе отвечала: Герман не мог. Любой бы на его месте промолчал, но он не мог. Он будто бы с размаха меня ударил, чтобы выбрала сторону: или посмотреть на него иначе, в этом свете, или поставить между нами непреодолимую границу, через которую он сам не сможет перешагнуть, даже если захочет. И вряд ли он сомневался, какой вариант я выберу. Не сомневался, ни на секунду. Просто таким немыслимым образом Герман заручился и моей поддержкой на шаткой поверхности, когда он перестает быть для Юры хорошим другом. И он тоже, будто бы правильно уловив мой посыл, перестал меня замечать, выделять из всех. Я только теперь поняла, что раньше почти неуловимо выделял.

Хуже всего, что в голове запустились какие-то процессы, грозящие привести к сбою системы. Я никогда не отвечала себе на вопросы, но продолжала их задавать. А если бы Герман не был таким мудаком? А если бы я не знала, какой он мудак? А если бы я не встречалась с Юрой? А если бы еще недавно в Германа не была влюблена моя двоюродная сестра? Такие вопросы порядочные люди себе даже не задают. Я ограничилась тем, что хотя бы на них не отвечаю.

Пора уже поговорить с Юрой прямо — ведь мы именно с этого начинали. Юра отличается замкнутостью, он никогда не напирает и не склонен откровенничать. Значит, снова моя очередь поднять животрепещущую тему — разгорелось ли из искры пламя, или, может, ему действительно пора прекратить тратить на меня время. Разумеется, от ответа на этот вопрос не зависело ничего в отношении Германа. Но… какая же дичь в мыслях. За неделю она вытрепала меня до такого состояния, что я дала себе зарок вообще не думать, ни о чем. И пусть будет как будет.

Раевский, как всегда, будто интуитивно предугадал ход моих мыслей:

— Ульяна, ты не хотела бы снова вырядиться королевой? Не то чтобы мне не нравились эти шортики…

— Не уподобляйся Кристине, Юр. Но ради тебя я выряжусь даже в нее.

— Славно. В воскресенье открывают крупную выставку, родители тащат меня с собой. Туда почти всех наших притащат, кто отбиться не сможет. Я бы хотел, чтобы ты тоже пошла. Нет, я настаиваю, чтобы ты пошла, больше твоих «подумаю» принимать не стану, — и снабдил улыбкой почти деспотичное для него заявление.

Я просто не могла ему отказать. Решила, что это и есть ответ, — если Юра хочет видеть меня в близком кругу, то он поступает совершенно правильно. Боюсь, мне придется умерить гордость и отправиться к близняшкам за платьем, они не откажут. И я пойду! На самое помпезное мероприятие за всю свою жизнь.

И той же ночью, выйдя из душа, я подскочила на месте, едва не заорав в полную глотку. Запахнула халат, который и так ничего не открывал, и пожалела, что расслабилась — теперь даже комнату запирать забываю.

— Герман, какого хрена? — я даже не пыталась смягчить фразу.

Он на меня демонстративно не смотрел. Уселся на пустующую кровать, уперся локтями в колени, сцепил пальцы в замок. Так и глядя в пол, ответил, как ни в чем не бывало, словно мы в последнюю неделю вот именно так запросто друг с другом и болтали:

— В общем, я вот о чем подумал. Завтра мы с Мишелем в клуб вечерком рванем. Навяжешься с нами, типа что-нибудь дома надо взять или подобное. Ты же знаешь, что у него мать модельер? Короче, он договорится, заедем, все в лучшем виде сделаем.

— Что? — я все еще не понимала, но села напротив. — Это еще зачем?

— Ну, вроде как, ты на выставку идешь. И я тебе был должен. Вроде как. Можно даже не покупать, договоримся. Возьмем что-нибудь из последней коллекции, потом вернем. Приедешь такая, что с ног Юрку снесешь своим видом. Мама у Мишеля профи, да ты, наверное, о ней слышала…

Он продолжал нести эту чепуху. Меня мелко затрясло. Двусмысленность. Интересно, Юра знает, что он сейчас здесь? Конечно, нет. Это еще хуже. Почему Герман смотрит в пол? Он думает, что я из душа вышла голая и уселась перед ним? Да почему же так трясет, ведь это не я создала эту двусмысленность? Платье предлагает — типа старый долг закрыть. И объясняет тем, что намерен просто другу приятный сюрприз сделать.