Демидовский бунт - Владимир Буртовой

Шли и прислушивались, как неподалеку, подобно сварливой свекрови на непочтительных невесток, ворчала река, напирая всей мощью на недвижную гранитную грудь старого Каменного Пояса.

* * *

Два дня над горами лил надоедливый осенний дождь. Вода мутными потоками низвергалась по склонам, настырно, будто вконец пропившийся ярыжка, влекомый в сердцу милый кабак, пыталась сквозь невидимые глазу трещинки в каменном своде проникнуть в пещеру, где укрылись от ненастья побродимы. Костер у входа то и дело задувало сырым ветром, захлестывало холодными брызгами. Дым немилосердно щипал глаза, но Евтихий и Илейка всякий раз терпеливо, до головной боли, раздували угасающий огонь.

Ближе к полудню третьего дня дождь поутих, и порывистый северный ветер унес сырые тучи на юг, к Оренбургу. Отец Киприан с кряхтением, растирая рукой поясницу, выбрался из пещеры. Стоял, жмурился от ярких бликов на мокрой листве деревьев. Под ним неподалеку сердитая река Белая бранилась с мутными потоками, которые из каждой расщелины, из каждого распадка, подобно разыгравшимся ребятишкам, бежали к ней наперегонки.

Над головой в высоких кронах елей посвистывал верховой ветер. И вдруг – а может, почудилось? – из-за реки потянуло непривычными запахами. Не запахами мокрой хвои, залежалого мха и прелого прошлогоднего разнотравья. Пахнуло дымом, гарью, но не такой, какая бывает от лесного пала.

– Евтихий, Илья, подите сюда, – негромко позвал монах побродимов, обеспокоенный своим открытием.

Евтихий – он и в Беловодье шел, словно лямкой тянул за собой тяжело груженную баржу: сутуло склонясь, упрямо и молча, – принюхался, безнадежно махнул рукой.

– Уподобился, видно, я старой собаке, у которой нюх пропал вовсе, – и ушел в пещеру готовить обед.

Илейка доверительно прислонился к отцу Киприану. Они ежились от свежего пронизывающего ветра и минут пять внюхивались. Действительно, из-за реки, с ее правобережья, доставали сюда вместе с густым и влажным запахом сосен слабо различимые запахи дыма и горячего железа.

– Жилье большое, – высказал догадку Илейка. Отец Киприан добавил, соглашаясь:

– Мнится мне, завод неподалеку. Надобно брести с опаской. Роса до ночи спадет, и поутру пойдем.

Утром проснулись чуть свет и тут же, будто дурмана наелись на ночь, начали скакать вокруг затухшего костра. Илейка, стараясь побыстрее изгнать из тела озноб, пустился вприсядку, пока не зацепил полой кафтана и не развалил сухие дрова, сложенные близ входа в пещеру. Иргиз принял это за игру, ухватил отрока за рукав и мотал большой головой из стороны в сторону, сердито рыча, будто злясь.

– Ух ты! Ух ты! – словно сыч из дупла, ухал отец Киприан и, полусогнутый, смешно крест-накрест ударял себя по бокам длинными охватистыми руками.

Евтихий медведем ворочался на месте, чтобы ненароком не задеть кого из побродимов и не ушибить. У всех троих с кафтанов сыпался седой невесомый пепел костра. Дров с ночи осталось маловато, Евтихий взял топор и вместе с отцом Киприаном спустился к реке умыться и насшибать сухостоя, Илейка остался раздувать огонь, к реке сходить поленился.

– Росой здесь очи умою.

Первым с камня умылся Евтихий и, согреваясь, принялся за работу. Сухостоина радостным звоном откликалась на каждый удар замашистого топора – пришло время и ей, прежде никчемной, принести пользу побродимам.

Отец Киприан аккуратно снял верхнюю одежду, остался в рясе. Подошел к реке, облюбовал плоский камень и опустился коленями на него. Наклонился зачерпнуть пригоршней воду и…

Голова ли закружилась от недавнего еще сна, а может, достаточно было резкого порыва ветра из длинного ущелья за спиной, но отец Киприан вдруг потерял равновесие и ухнул головой в холодную глубь обрывистого здесь берега.

Евтихий не услышал запоздалого, водой приглушенного вскрика, но всплеск падения чудом донесся до него. Оглянулся – монаха на камне нет, а в сажени от берега, словно ленивая утица, покачиваясь на волнах, уплывает черный клобук.

– А-а-а! – взвыл Евтихий, не успев даже оцепенеть от испуга, и, как был, с сухим нетолстым стволом осины в руках, кинулся в воду спасать монаха.

Отец Киприан на миг вынырнул среди волн – саженях в десяти от Евтихия мелькнуло продолговатое и белое, будто фарфоровое, лицо монаха, потом взметнулась рука, но схватила лишь горсть сырого тумана, и так, со сжатыми в кулак пальцами, монах снова ушел под воду.

Толкая перед собой легкое бревнышко, Евтихий сильными взмахами настиг отца Киприана и, когда тот еще раз, наверное в последний, появился над поверхностью, успел ухватить его за просторный рукав рясы, дернул вверх. За рукавом, боком, вышло из воды обмякшее тело отца Киприана. Широким ртом монах хватил воздух и, не видя еще Евтихия, вцепился руками в осинку, которая тут же осела под его тяжестью.

– Держись, отец Киприан! – отплевываясь, выкрикнул Евтихий. Неустойчивые волны накатывали на голову то со спины, то, отраженные от берега, захлестывали лицо. Чувствуя, как намокший кафтан и сапоги тянут на дно, Евтихий поплыл рядом, толкая к берегу бревнышко с отцом Киприаном.

У торчащего из воды острого, сверкающего мокрыми боками камня их разнесло в разные стороны. Монах попал в поток ближе к берегу. Он успел ухватиться за спасительный выступ откоса и прилип к нему подобно огромной черной улитке, с которой вдруг сорвали защитный домик.

Отец Киприан оглянулся, не увидел рядом Евтихия и закричал:

– Евтихи-й! Где ты-ы?

– Я жив! – успел откликнуться Евтихий за камнем, прежде чем крученая волна снова перекатилась через голову. Изо всех сил, на какие только был способен, Евтихий замахал руками, опасаясь, как бы его не закружило водоворотом за каменным зубом и не отбросило на середину реки. Течением снесло его шагов на сто ниже, и только там, скользя и ломая ногти на мокрых камнях, он вскарабкался на берег и вдоль обрыва поспешил к тому месту, где выдернутой из воды вековой черной корягой стоял на камне сгорбленный, трясущийся от холода отец Киприан.

Не мешкая, Евтихий помог снять сырую рясу, надел на монаха сухой и теплый кафтан и почти силком потащил вверх, к пещере.

– Ты сам-то в мокром. Отожми хоть одежду, – настаивал отец Киприан, но Евтихий упрямо поднимался с монахом вверх.

– Я здоровый, вон как пар валит с меня! Тебе надо скорее к теплому костру… То великое счастье, что ты кафтан свой снял перед умыванием.

Илейка, потрясенный, молча опустился на каменный пол пещеры, несколько секунд во все глаза смотрел на мокрых, задрогших побродимов. Потом пересилил испуг – ведь живы побродимы, – накидал сухостоя в огонь, помог стащить с отца Киприана сапоги, полные воды. Он отдал монаху свои сухие теплые портянки. Посадил рядом у огня и укрыл со всех сторон рядном. Вторым рядном укутал почти голого Евтихия – запасного сухого белья не нашлось. Бурлак подставил к костру босые ноги, и от них пошел пар. Евтихий в ознобе передергивал плечами, бормотал:

– Ух как греет… А вода студеная уже, не то что летом.