Учитель цинизма - Владимир Губайловский

— Не встречал.

— Как-то заглядывала одна сумасшедшая художница. Красивая, но, правда, на всю голову… Безумие буквально в глазах. Смотрит на тебя, и непонятно, то ли она прямо сейчас раздеваться начнет, то ли пырнет ножичком. Дикое зрелище, но возбуждающее. Меня Дима спать услал и велел не выглядывать.

— И где же будет праздничный ужин? В «Арагви»? Или в «Метрополе»?

— Мы же не филистеры. Будет все скромно, по-домашнему, мы с тобой приглашены, еще Дьявол этот тоже приглашен. Подарок нужно придумать. Коромысло не предлагать.

— Коромысло — это в прошлом. На такие подвиги люди способны только в бесшабашной молодости, курсе на втором. И вообще подарки — мещанский обычай. Предрассудок и пережиток. Портвейна вот купим и цветочков, и хватит с них. Кстати о портвейне. Повторим?

Мы повторили. Еще раз повторили и дополнили. По мере того как темная жидкость переливалась из бутылки в наши крепкие молодые организмы, мы становились все возбужденнее. Разговор потерял всякую связность, пепельница наполнилась окурками. И душа захотела простора. А где у нас простор? Простор у нас на крыше.

И мы бодро потопали по этажам. Маленькие башенки на крыше университета только снизу маленькие — на самом деле это дома в пять с лишним этажей. Пять этажей жилых, а сверху еще что-то вроде каменной беседки. Мы добрались до башни и через окно вышли на крышу. Это довольно высоко. При низкой облачности облака буквально ползают на брюхе по университету. А вообще на крыше была большая помойка. Там можно было встретить непарную обувь или, например, учебник по истории КПСС. Эту крышу облюбовали вороны. И когда обитателям башен особенно сладко спится на утренней зорьке, эти вороны устраивают настоящий фестиваль — кар-р-р-р стоит такой, что не только спать невозможно, соседа не слышно. Вот тогда-то и летят в них подручные предметы, какие не жалко. Толку от этого нет никакого, вороны поднимутся на минуту и опять за свое, но моральное удовлетворение — безусловное.

Мы выбрались на крышу, закурили. Холода мы не чувствовали, напротив — чувствовали необыкновенное возбуждение. Где-то далеко внизу к игрушечной остановке подошел автобус размером со спичечный коробок, горели крохотные фонари и люди величиной с булавочную головку спускались по университетской лестнице.

Крыша огорожена широкой и высокой — по грудь — мраморной балюстрадой. Свалиться вниз нет ни единого шанса. Но высота положения действует опьяняюще, особенно после портвейна.

— А давай через парапет… — весело предложил Аркадий.

— А давай, — не менее весело отозвался я.

Через какие-то секунды мы, перемахнув парапет, уже сидели на краю карниза. Я устроился поудобнее, свесил ноги. Страха не было, как будто я сидел на лавочке под рябиной. И смотрел вниз. Прямо под нами было темно.

Карниз — широкий, точно как лавочка, но слегка покатый. С лавочек люди редко падают. Так какая разница, где сидеть — на лавочке, которая стоит на бульваре, или на карнизе на двадцатом этаже? Но разница есть, и она — в цене ошибки.

— Может, махнем… — начал было Аркадий, но осекся.

— Отчего не махнуть. Только ты первый.

Я оглянулся. Мой друг сидел на корточках, вжавшись спиной в мраморные балясины. Он весь съежился. Скрестил руки на груди, как в ледяной воде. Поглядев на него, я тоже почувствовал смутное беспокойство. Что это мы тут делаем, интересно?

— Полезли обратно, — пробормотал Аркаша.

Обратно мы переползали через высокую балюстраду уже не так легко. Если бы мы выпили больше, то у нас были бы серьезные проблемы. Если бы мы выпили меньше, мы наверняка бы сорвались. Впрочем, тогда бы мы, наверное, на карнизе не оказались. Хотя кто знает. Нет предела человеческому идиотизму. А так — подтянулся, ни о чем таком не думая, закинул ногу, перенес тяжесть тела через широкий и покатый на обе стороны мрамор и соскользнул на крышу.

Но, оказавшись в безопасности, мы усомнились в собственной безупречной храбрости. Действительно, не прыгнули ведь. И полезли по внешней стене башни в открытое окно третьего этажа. Вдоль стены очень кстати свисала толстая проволока. По ней и по замысловатым выступам мы легко забрались в окно. Вообще-то, если бы мы сорвались, нам бы хватило и трех этажей. Но об этом мы не подумали. Когда мы влезли в окно кухни, там стояла и курила знакомая девушка. Она ахнула. И мы получили некоторое удовлетворение. Я расслабился, сел на подоконник и резко откинулся назад. Стекло лопнуло, и меня осыпало осколками. Один из них, к счастью небольшой, ударил по носу. Потекла кровь, и девушка побежала за перекисью. Все наше приключение продолжалось, наверное, минут пять.

Когда я проснулся утром и вспомнил, как мы сидели на карнизе, свесив ножки над бездной и колеблясь, словно умный камыш, по телу прошла дрожь. Я закрыл глаза, отвернулся к стене и долго не мог успокоиться.

Сев на кровати, я увидел Аркадия. Он стоял у окна, смотрел вниз и курил. Мне показалось, что он так и не ложился. Я задал риторический вопрос:

— Остается один непростой вопрос: вот на хера это было надо?

Аркадий пожал плечами.

Я подвел итог наших вчерашних увеселений:

— Я благодарен судьбе за то, что не решился сигануть первым, а предоставил это почетное право тебе. А у тебя хватило ума… В общем, я не уверен, что у меня бы хватило.

Аркадий кивнул:

— Да, я это почувствовал.

Я ополоснул физиономию, и мы пошли в столовую есть рассольник с курицей, он хорошо оттягивает поутру.

Сергей Ильич бросил мехмат на первом курсе. Причем бросил сам. Вообще-то вылетали с факультета часто. Но обычно не по собственной инициативе. Человек, занятый неотложными делами, нечаянно забывал, что среди этих дел есть еще и сессия и надо бы что-то уже делать, например зачеты сдавать. А потом неожиданно обнаруживал, что количество хвостов не поддается никакому учету, и благополучно вылетал по причине тяжелой формы академнеуспеваемости. Правда, у всех были свои объяснения. Кого-то почему-то не удовлетворяло качество образования — ну чему эти козлы могут меня научить? У кого-то не складывались отношения с преподавателями — ну чему эти козлы могут меня научить? Разница действительно серьезная.

Надо сказать, что, поступив потом в какой-то другой институт, человек почти всегда превращался из двоечника в хронического отличника. Но это происходило чаще всего не потому, что на мехмате такие уж запредельные требования, а потому, что человек просто не мог себе позволить учиться плохо — прошлое обязывало, и он напряженно занимался. Если бы эти же люди прикладывали к учебному процессу столько же усилий во время учебы на мехмате, никто бы их, конечно, не отчислил.

Сережа всегда был человеком собранным. И первую сессию он сдал вполне нормально — всего лишь с одной тройкой. Еще ничего не было потеряно, и все могло сложиться как нельзя лучше, но он вдребезги поругался с семинаристом, который вел у него анализ, и решил забить на этот мехмат. Ну чему эти козлы меня могут научить?