Люди удачи - Надифа Мохамед

Как он пришелся в машинное отделение, как раз в смену его брата, в то время как он сам вышел подышать перед началом четырехчасовой вахты. Как поток бурлящей воды ударил ему в лицо, как под ним взорвалась стальная палуба. Погружаясь в воду, он почувствовал, как что-то хватает его за шею, и начал отбиваться, боясь, что акула примеривается, чтобы половчее откусить ему голову. «Черт, да я же помочь пытаюсь! – завопил первый помощник, пока кочегар бранился на сомалийском и молил Бога об иной смерти. – Давай сюда! Держись вот здесь, приятель». Шотландец, старый хрыч, передал ему сломанный ящик и помог получше ухватиться за него, а потом поплыл искать других выживших. Подскакивая на волнах, с трудом удерживая на сломанных руках тяжесть тела, он чувствовал трепетные касания всплывающих трупов еще до того, как видел их. Они появлялись один за другим, как танцоры выходили в круг, гладкие и лишенные конечностей, как ламантины. У всех тел, на которых сохранились головы, глаз, носов, ртов и ушей едва набиралось на одно полноценное лицо. Окруженный этим косяком чудовищ, Айнаше распинывал их, пока не узнал шрам на одной груди – длинный, как желтая река, шрам, который его брат заработал в Нью-Йорке, подравшись в баре. Содрогаясь, Айнаше притянул к себе голый торс брата и забормотал утешительные, ребяческие слова в то пространство, где должна была находиться его красивая голова. Все исчезло. Все исчезло. Слушатели в махааяд сочувственно цокали языками, вздыхали «сабар йо имаан» – «терпение и вера», а затем жестокосердно возвращались к прерванной им шутке или байке.

От бремени горя и помешательства Айнаше они избавлялись с легкостью, которая поначалу шокировала Махмуда, а потом стала казаться правильной и достойной мужчин. Благодаря их бурному хохоту, их нарочитому отвращению, поэтичным оскорблениям и безбрежной житейской мудрости он узнал больше, чем за все предыдущее время. Основной принцип философской школы махааяд заключался в том, что всему этому вовсе не обязательно быть итогом его жизни: этой панораме, этому горизонту, этому языку, этим правилам, этим запретам, этой пище, этим женщинам, этим законам, этим соседям, этим врагам. Идеи были еретические, от них сердце учащенно билось, но мало-помалу они делали из него ученика. Так, к примеру, у Берлина сформировалось сердце из гладкого мрамора, его кровь была холоднее, чем у мертвеца. Он собирался жениться в Бораме, чтобы угодить матери. На девушке, выбранной его матерью, девушке, которую в глаза не видел и вряд ли когда-либо встретит вновь. И говорил, что ему достаточно только хорошенько обтереть свое сердце, чтобы выбросить ее из головы.

Вернувшись с подкреплением через полгода после эвакуации из колонии, британцы загнали итальянцев обратно в пределы их империи и принялись по привычке суетиться и метаться между сомалийскими кланами. Ввиду необходимости снабжать южноафриканские, индийские и восточноафриканские войска британская армия стала тем самым расточительным покупателем, какого всегда хотели видеть в семейной лавке. К концу сорок первого года семья хозяев выручила достаточно, чтобы купить подержанный трехтонный грузовик «Бедфорд» в дополнение к своему небольшому автопарку, и мать начала поговаривать намеками, что пора бы придать немного престижа семейному имени и отправить Махмуда в закрытую школу. Махмуд сопротивлялся изо всех сил, возражая, что там из него сделают христианина, заставят есть свинину и смотреть свысока на неграмотных братьев. Если уж хочется отослать его куда-нибудь, то лучше не в Амуд или другую школу-тюрьму, а в Кению или Танганьику, где он мог бы купить скот и отослать в Харгейсу. О Кении и Танганьике он лишь слышал от моряков, но его увлекли рассказы о девчонках суахили с темными губами и почти немигающим взглядом, изысканно высоких и удивительно мягких постелях и древних, космополитичных портах. К его изумлению, самый старший из братьев согласился – то ли для того, чтобы оградить его от вредного влияния моряков, то ли для того, чтобы закалить, Махмуд не вникал, – и тринадцатилетний мальчишка решил попытать судьбу как мужчина. Махмуд отправился в Гариссу, на населенный сомалийцами север Кении, чтобы пожить у одного из членов клана, а затем братья должны были прислать грузовик, чтобы заодно забрать сделанный заранее заказ для лавки.

Из Гариссы Махмуд сбежал, не прошло и месяца, полный презрения к ее приземистым пыльным строениям и докучливо привычной атмосфере. На главпочтамте в громогласном Найроби он продиктовал телеграмму домой, а потом устремился к обещанным развлечениям Момбасы. Он работал носильщиком, разгружал в порту дау и пассажирские катера, а затем нашел место у образованного сомалийского торговца, обосновавшегося на Занзибаре. Стоя за прилавком в ювелирной лавке и лавке тканей в Каменном городе, он успевал приударить за девушками, приходившими в сумрак базара, возведенного из кораллового известняка. За девушками из Омана, лица которых скрывали черные буйбуйи, длиннокосыми девушками из народа баньяли, сикхскими невестами, кокетками васуахили с кожей оттенка винограда и проколотыми перегородками в носу. Он ласкал покупательницам пальцы, надевая кольца через упрямые суставы, его трясло от нервного возбуждения, пока он помогал им застегивать тяжелые ожерелья на шеях, подернутых испариной. Мир казался немыслимо далеким от серпантина переулков Каменного города, и он провел там целый год, не сообщая родным, где находится. Его утешало сознание, что до него они не доберутся. В страшных снах он видел, как его мать, с ее обременительной любовью и близким знакомством со сверхъестественными силами, следует, прихрамывая, за ним, описывает широкую дугу по его следам и возникает на базаре. Взгляд ее печальных глаз, обведенных черными кругами, был невыносимо мучительным.

Словно убегая от этих сновидений, однажды он удрал на материк, в Дар-эс-Салам. Благодаря удаче, осыпающей его, словно золото, он быстро нашел место – опять у сомалийки, Биби Захры, вдовы уроженца Барвани из Могадишо. Махмуд рассказал ей, что его братьям принадлежат четыре грузовика, и этого основания ей хватило, чтобы доверить ему ключи от ее белого «Морриса майнор». Наскоро помолившись, Махмуд сел за широкий и тонкий руль машины и понял, что слишком мал ростом, поэтому видит не дальше капота. Вдова отдала ему чемодан, чтобы сесть повыше, но когда он завел двигатель, то испугался его хриплого кашля и выдернул ключ, с ужасом думая, что сломал что-то. Под одобрительное покрикивание вдовы с заднего сиденья, указывающей на рычаги и переключатели, которыми, как она видела, пользовался ее прежний шофер, они медленно, но неуклонно двинулись в сторону ее белого, увитого жасмином бунгало. От Биби Захры он научился искусству праздности; ее дни проходили в тягучей рутине наведения красоты, трапез и прогулок. Она была болтливее птиц в просторном, затененном