Письмо Россетти - Кристи Филипс

Каждый историк защищает свою территорию; только так в этой научной сфере можно сделать карьеру. А потому вряд ли Андреа Кент поделится большим, чем собирается раскрыть в своих лекциях. Поэтому ей, Клер, стоит выслушать их внимательно, выжать из этих лекций максимум возможного. Вероятно, ей вообще не следует упоминать о том, что они с Андреа Кент работают над одной и той же темой. Она представила, как ее будут знакомить с профессоршей, как она будет рассыпаться в комплиментах по поводу ее работы, сыпать банальными вопросами и восклицаниями: “Совершенно завораживающая тема! Вы написали книгу? И когда же она будет опубликована?”

Ей тут же стало противно. Клер ненавидела заискивания и унижения, возможно, потому, что перед ней никто никогда не лебезил. Так что оставалось лишь одно: “Здравствуйте! Слышала, вы работаете над той же темой, что и я…”

Гвен с хлюпаньем допила с помощью соломинки остатки лимонада.

– Мерзость. Хотя, должна признать, все это совсем не похоже на кино, – заметила она. – То есть, я хочу сказать, иногда похоже, иногда – нет.

– О чем это ты? Не понимаю.

– Венеция. Она выглядит не как в кино.

– В каком еще кино?

– Ну, в фильме, который моя мама смотрит все время. Это ее любимый фильм. – Гвен зажмурилась, вспоминая название. – “Лето”. С Кэтрин Хепбёрн в главной роли.

Клер видела этот фильм, правда, давным-давно. Почти ничего не помнила, что там происходило, кроме одного эпизода…

– Это там Кэтрин Хепбёрн падает в канал, да?

– Да, и тут же знакомится с парнем, он владелец антикварной лавки. О! – воскликнула Гвен. – Может, мы наведаемся туда?

– А где это?

– Вроде бы называется… “Барнаба”. Да, точно. Помню, потому что ребятишки показали ей, говорили “Понте Барнаба”, “Кампо Барнаба”. Мне непременно надо побывать там до отъезда. Обещала маме привезти снимок этого магазинчика.

– Так значит, это любимый фильм твоей мамы?

Странно для женщины, столь свободно обращающейся с огнестрельным оружием.

– Да она всю дорогу от него плачет, – кивнула Гвен.

– Правда? С чего бы это? – спросила Клер. Может, если заставить Гвен поговорить о матери, наконец удастся понять, почему та стреляла в отца.

Девочка пожала плечами.

– И ты тоже от него плачешь? – не отставала Клер.

– Нет, он меня просто бесит, этот фильм. Кэтрин Хепбёрн приезжает в Венецию, знакомится с этим итальянским парнем, и у них начинается любовь. А потом она все равно уезжает домой.

– Он женат?

– Да, но с женой больше не живет.

– Послушай, это кино снимали давным-давно, еще в пятидесятых, и тогда в Италии разводы не приветствовались. Развестись было практически невозможно. Может, поэтому она и уехала.

– Так почему бы ей просто не остаться жить с ним? Нет, честно, хоть убей, не понимаю! Тем более что дома ее ждала скучная жизнь, скучная работа. Ничего больше.

– Не понимаю, почему тебя так бесит концовка этого фильма.

– А что тут непонятного? Она уезжает из Венеции, бросает парня, которого любит, и ради чего? Глупее фильма не видела!

Возможно, Гвен действительно не видела фильма глупее, но было совершенно очевидно: что-то в нем задело глубинные струны ее души. Клер пока еще не замечала, чтобы девочка так заводилась из-за какой-то ерунды; на несколько секунд исчезла скука, присущая ее взгляду, в глазах сверкал гнев, сменившийся печалью. Возможно, столь бурные эмоции были вызваны воспоминаниями о матери. С губ Клер едва не сорвался вопрос: “Так почему все-таки твоя мама стреляла в отца?” Но она сдержалась.

И вдруг Гвен одарила ее пронизывающим взглядом.

– Чего ж вы не спрашиваете, почему мама едва не убила отца? Все в городе только об этом и говорят. Ребята, с которыми я училась еще в третьем классе, звонили и задавали этот вопрос, клянусь, все до одного! – И, подпустив в голос насмешливо визгливых интонаций, Гвен передразнила: – “Почему твоя мама стреляла в папу?”, “Почему твоя мама стреляла в папу?”, “Почему твоя мама стреляла в папу?”

– У меня впечатление, что ты не слишком хочешь говорить об этом, – осторожно вставила Клер.

– Не хочу, – ответила Гвен.

Ка-Фоскари, палаццо на Большом канале, где находился Венецианский университет, являло собой классический образчик готического стиля пятнадцатого века. В 1574 году здесь устроили торжественный прием королю Франции Генриху III, он остановился во дворце по пути в Париж, где собирался взойти на трон. У входа со стороны берега находился внутренний дворик, выложенный каменными плитами, две низкие стены были сплошь увиты виноградными лозами. Над дверью в палаццо был вывешен лозунг, возвещавший о конференции, кругом небольшими группами стояли люди, беседовали и курили.

Клер подошла к раскладному столику, за которым сидел студент в красной футболке с портретом Карла Маркса. Она протянула ему свое регистрационное удостоверение и получила взамен именную табличку в пластике и гостевой пропуск для Гвен, которую, понизив голос чуть ли не до шепота, назвала своей дочерью. Что же касалось Андреа Кент… Клер твердо решила, что будет с ней честна и объяснит суть проблемы. Потому как всегда существует возможность, что Андреа Кент окажется ученым с широкими взглядами, готовой продвигать карьеры других историков, а не топить их.

Они прошли через толпу в вестибюль, поднялись по широкой лестнице на второй этаж – здесь он назывался “пиано нобиле”, парадная часть, и традиционно использовался венецианской аристократией для разного рода развлечений. И перед ними открылся огромный зал. Какой-то мужчина, быстро взбежавший по лестнице, поспешно устанавливал возле дверей подобие подрамника, на котором красовался плакат. То было объявление о следующем выступлении.

На нем значилось имя очередного оратора, а над ним размещался снимок. Клер и Гвен узнали его одновременно и остановились у дверей как вкопанные.

– Тот самый англичанин… – изумленно пробормотала Гвен.

Да, это был он. Вне всяких сомнений. Под снимком (где он выглядел вполне пристойно и смотрел серьезно, как и подобает ученому, а фоном служил некий размытый пейзаж, с просматривавшимися на нем классическими колоннами и лавровыми листьями, как бы вобравшими в себя все знания, начиная с Эллинской эпохи) значилось: “Эндрю Кент”. Именно Эндрю, а не Андреа. Но тем не менее Кент. Эндрю Кент.

* * *

В главном зале была установлена трибуна для выступающих, перед ней в восемь рядов выстроились длинные узкие столы со стульями. Все как на других семинарах, которые посещала Клер, за одним исключением. Проходил он во дворце, некогда принадлежавшем одной из богатейших венецианских семей пятнадцатого века. Высокие куполообразные потолки, стены украшены огромными полотнами в золоченых рамах с изображением пейзажей; вверху, на потолке, росписи с небесными изображениями припудренных золотом облачков, населенных розовощекими херувимами и еще какими-то невнятными мистическими фигурами.