Темная игра смерти. Том 2 - Дэн Симмонс

К концу апреля я снова стала видеть левым глазом и могла двигать своими конечностями. Я странно ощущала левую половину тела, словно лицо, рука, бок и нога постоянно находились под новокаиновой блокадой, однако неудобств мне это не доставляло.

Доктор Хартман гордился мною. Он говорил, что я представляю собой редкий случай, так как в первые недели после кровоизлияния в мозг функции моих органов чувств были полностью заблокированы. И хотя наблюдалась картина явного левостороннего паралича, признаков пароксизма или нарушений зрения не было.

Тот факт, что я молчала в течение трех месяцев, вовсе не означал, будто доктор заблуждался, полагая, что я не страдаю дисфункцией речи, столь часто встречающейся после удара. Я говорила каждый день – устами Говарда, Нэнси, мисс Сьюэлл или еще кого-нибудь. После длительных бесед с доктором Хартманом я пришла к собственному выводу, почему эта способность не была у меня нарушена.

Инсульт поразил лишь правое полушарие мозга, речевые же центры, как у большинства людей, более активно пользующихся правой рукой, у меня были расположены в левом, неповрежденном полушарии. Но доктор Хартман объяснил, что зачастую больные со столь обширными кровоизлияниями временно перестают говорить, пока функции речевых центров не переместятся в новые, неповрежденные участки мозга. Я поняла, что из-за моей Способности подобные перемещения происходили со мной постоянно. Теперь же, когда она возросла, я не сомневалась в том, что смогу восстановить все функции своего организма даже в том случае, если будут повреждены оба полушария. В моем распоряжении имелся неограниченный запас здоровой мозговой ткани! Каждый, с кем я вступала в контакт, становился моим донором нейронов, синапсов, речевых ассоциаций и запаса воспоминаний.

Воистину, я стала бессмертной!

Именно в это время я осознала пользу нашей Игры для здоровья и механизмы наркотической зависимости от нее. Применяя Способность, особенно постоянно используя кого-то, чего требовала Игра, мы делались моложе. Точно так же, как в наше время продлеваются жизни больных с помощью трансплантации органов и тканей, наши жизни обновлялись путем использования чужих сознаний, энергии, заемных РНК, нейронов и всех остальных эзотерических составляющих, до которых низводит сознание современная наука.

Когда я смотрела на себя чистыми глазами малыша Джастина, я видела скорчившуюся, угасающую старуху с введенными в руку иглами капельниц, с выпирающими костями, обтянутыми бледной кожей, но я знала, что это впечатление ошибочно. Никогда еще я не чувствовала себя такой молодой, как сейчас. Я впитывала энергию окружающих, как подсолнух накапливает солнечный свет, и знала, что вскоре смогу подняться со своего ложа, воскрешенная этой лучистой энергией, которая питала меня день за днем.

Ночью меня посетила ужасная мысль: «Боже мой, может, таким образом и Нине удалось ожить после смерти?»

Если, претерпев кислородную смерть небольшого участка собственного мозга, мне удалось увеличить свою Способность, расширив ее до невиданных пределов, разве не могла Нина, с ее гораздо большими ресурсами, за ту долю секунды, которая последовала за моим выстрелом, воскреснуть из мертвых? Чем отличалась ее дырочка во лбу от моего собственного инсульта?

По прошествии часов и даже дней после нашей стычки Нинино сознание могло переместиться в сознание других людей. За последние годы я довольно много читала о том, как жизнь в людях поддерживается с помощью разнообразной аппаратуры, которая заменяет, стимулирует или воспроизводит функции сердца, почек и еще бог знает чего. Поэтому я не видела никакого противоречия в том, что Нинина Способность могла продолжить свое существование в чьем-то чужом мозгу.

«Нина разлагается в гробу, тогда как ее Способность дает возможность сознанию скользить во тьме бесформенным зловещим духом.

Голубые Нинины глаза выпирают из глазниц под напором белых личинок, сжирающих ее мозг, но он все равно восстанавливается.

Энергия всех использованных ею возвращается обратно в ее тело, и скоро Нина восстанет в том же лучезарном блеске юности, силу которой я ощущаю теперь в себе. Только труп Нины будет двигаться во сне».

Явится ли она сюда снова?

В ту ночь никто из моей «семьи» не спал. Одни сидели со мной, другие заслоняли меня от страшной тьмы за окном, и все же уснуть я не могла.

Миссис Ходжес никак не хотела продавать свой дом до тех пор, пока доктор Хартман не предложил ей совершенно невероятную сумму. Я могла вмешаться в их переговоры, но, поглядев на миссис Ходжес, предпочла этого не делать. Прошло всего пять месяцев с того дня, как «в результате несчастного случая» погиб ее муж Джордж, но она за этот короткий срок постарела не меньше чем на двадцать лет. Прежде миссис Ходжес всегда тщательно следила за своими волосами и подкрашивала их вызывающей рыжей краской, теперь же ее волосы висели неубранными седыми прядями. Взгляд ее стал беспокойным. Она всегда была некрасива, но теперь она даже не пыталась скрыть свои морщины и складки косметикой.

Мы выплатили запрошенную ею сумму. Вскоре деньги перестанут быть для нас проблемой, к тому же, еще раз пристально взглянув на миссис Ходжес, я подумала о том, что в будущем смогу найти ей другое применение.

Весна наступила незаметно, как это всегда бывает на моем любимом юге. Иногда я позволяла Калли выносить меня на руках в комнату для шитья, а раз – всего один раз – он вынес меня во двор, чтобы я отдохнула в шезлонге и посмотрела, как чернокожий юноша вскапывает землю в саду. Калли, Говард и доктор Хартман обнесли весь двор высоким забором высотой десять футов, так что я не боялась посторонних, мне просто вредно было принимать солнечные ванны. Гораздо приятнее было разделять чувства с Джастином, когда он играл на траве или присоединялся к мисс Сьюэлл, загоравшей на патио.

Дни становились все длиннее и теплее. Ко мне в открытые окна долетал аромат свежей зелени. Иногда мне казалось, что я слышу визг и смех внучки миссис Ходжес и ее подруги, но потом я поняла, что, скорее всего, это совсем другие дети, живущие по соседству.

Днем пахло свежескошенной травой, а ночью – медом. Благословенный мой юг! Я чувствовала себя в безопасности…

Беверли-Хиллз

Четверг, 23 апреля 1981 г.

В четверг после полудня Тони Хэрод лежал в роскошной по-королевски постели в отеле «Хилтон» и размышлял о любви. Эта тема его никогда особенно не интересовала. Хэрод полагал, что любовь – это фарс, чреватый тысячью банальностей. Она оправдывала ту ложь, самообман и лицемерие, которые процветали в отношениях между полами. Тони гордился тем, что спал с сотнями женщин и никогда не делал вид, что влюблен в них, хотя, возможно, в те последние секунды, когда они ему отдавались, в момент оргазма он и испытывал нечто, напоминавшее любовь.

Теперь же Тони Хэрод был влюблен, кажется, по-настоящему.

Он поймал себя на том, что постоянно думает о Марии Чен. Его пальцы и губы хранили подробную память о ее теле, повсюду ему чудился ее сладкий, неповторимый запах. Ее темные волосы, карие глаза и нежная улыбка витали в его сознании, как некий бестелесный образ, скользящий на периферии реальности, – образ был хрупким и растворялся при едином повороте головы. Одно ее имя, произнесенное вслух, вызывало в нем странные и необъяснимые чувства.