Книга покойника - Янина Забелина

– Миллер – это Шмид?

– Да. Я ужасно волновался, пока мы разговаривали с госпожой Керн, – прелестная женщина, не правда ли? Но я рассчитывал на то, что господин Миллер устал и должен освежиться – после «прогулки» с грузом через весь лес – и не прочь побыть наедине с госпожой Миллер. Нам нужно быть очень осторожными, чтобы он пока нас не видел. Этого не должно случиться до тех пор, пока я не позвоню и не получу ответ на свою телеграмму.

– Похоже, вы не очень удивились, когда мы обнаружили, что Шмид стал игроком в гольф. Почему вы его так описали?

– Тебе действительно нужно знать, почему?

– Да, – ответил Шваб, сердито сверкнув глазами. – Нужно.

Граф подошел и сел рядом с ним.

– Шмид наведывался сюда и прежде, как мы узнали от госпожи Керн. Он знал все об этом домике. И к моменту появления Буше уже забрался сюда. – Он кивнул в сторону умывальни. – Смыть загар и коричневую краску с волос.

– Краску не смоешь под краном.

– Точнее – оттеночный шампунь. Им пользуется Марта Мартинели, мне об этом говорила Люсет Дион.

Шваб задумался.

– Когда ты описал Шмида блондином, ты еще не слышал от госпожа Керн, что он бывал здесь раньше – под именем Миллера и вместе с Мартинели.

– Нет, но зато я много слышал о косматых каштановых волосах Шмида и его загаре. Почему патлы? Вероятно, потому, что он не мог сходить в парикмахерскую, чтобы привести их в порядок. Ты сам называл это безобразие «домашней» стрижкой. Почему загар? Загар уже сам по себе маскировка. Но загорелая кожа всегда блестит, а Мартинели описывал Шмида человеком, имеющем цвет лица висельника.

– Мартинели?..

– Тут возможно двоякое толкование. Мартинели, вероятно, использовал эту фразу в буквальном смысле: цвет лица человека на пути к виселице, к смерти. Шекспир, в чьей пьесе были помечены эти слова, употреблял их скорее в переносном значении, имея в виду разбойничью натуру, натуру преступника. Я уверен, что когда Мартинели увидел эту фразу в «Буре», он подумал о Шмиде – о настоящем Шмиде, без маскировки. Бледнокожий, светловолосый человек. Но это лишь мое личное мнение.

– Я мог бы согласиться с тобой, если бы знал, о чем ты говоришь, – сухо заметил Шваб.

– Я потом объясню. А сейчас – первое, что нужно сделать, так это найти доказательства тождественности Миллера и Шмида.

– Мы получим их от Буше и госпожи Керн.

– От них мы знаем лишь, что Шмид вошел в лес с чемоданом, а Миллер – с чемоданом же – вошел в гостиницу.

– Шмид ехал в экипаже, Миллер нет.

– Это же все можно вывернуть наизнанку. Скажут, что Буше не видел Миллера. Нам нужно что-нибудь определенное. То, что Шмид показался подозрительным, слишком гипотетично. Мы-то знаем, почему Буше посчитал Шмида «двусмысленным»: цвет его волос не сочетался с цветом глаз – Буше знает все об усредненных типах. Манеры Шмида были неестественными – он играл роль; а за внутренней силой, которую почувствовал Буше, не ощущалось душевное благородство. Ладно, давай посмотрим в мастерской и в умывальной комнате.

В умывальной они нашли большое количество грязных бумажных полотенец; но в мастерской, в жестяной мусорной корзинке, они обнаружили тряпки. Большинство из них явно принадлежало гольф-мастеру, но среди них попались тряпки, покрытые красновато-коричневым гримом и каштановыми пятнами.

– Мы оставим их здесь. Очевидно, их сжигают не каждый день.

– Он поступил разумно, что не спустил их в унитаз, – заметил Шваб. – Если бы они забили трубы, их бы выудили. Он снял ими грим и довершил работу, умывшись с мылом в умывальной. Но как он успел?

– Буше дал ему десять минут. Скажем так: три минуты, чтобы добраться до домика, семь – чтобы привести себя в порядок. Даже больше. Буше прошел к черному входу в гостиницу, в гараж и обошел здание, чтобы выйти к парадному входу и расспросить госпожу Керн. Это по крайней мере еще пять минут.

– Согласен – он мог умыться за десять или тринадцать минут, но у него не оставалось времени переодеться. А ведь он и обувь поменял. Неудивительно, что чемодан так оттягивал ему руки. В нем, должно быть, он держал целый гардероб.

– А вот переодеваться ему не требовалось. Он не мог рисковать, оставив грим и не смыв оттеночный шампунь, которого, кстати, немного и нужно для осветления волос. Ему надо было быстро проскочить от домика до гостиницы и скрыться наверху, в своей комнате.

– Отправился к своей жене. У Миллера есть жена. И ты знал об этом? – Шваб подозрительно взглянул на Графа.

– Ну, я предполагал нечто в этом роде.

– Почему?

– Давай-ка вернемся в гостиницу. Ты должен позавтракать. Я расскажу тебе об этом в твоей комнате.

Они обнаружили Буше, чья комната сообщалась с комнатой Шваба через общую ванную комнату, за обильным завтраком: француз с удовольствием поглощал бекон с яйцами, тосты и кофе. Принесли поднос с завтраком для Шваба. И пока они ели, Граф устроился на широком подоконнике у окна, которое выходило на газон перед гостиницей, и кратко рассказал им суть дела. Он начал с прихода к нему Лидии Шафер вечером двадцать восьмого числа и не упустил ни одной детали, за исключением содержания письма, которое отправил накануне.

– Остальное я оставляю вашему воображению, – признался Граф. – Просто у меня появилась одна догадка, но я промолчу, пока не получу ответа на телеграмму, которую пошлю сегодня.

– Ну да, скроете от нас свой просчет, – поехидничал Шваб.

Буше налил себе третью чашку кофе. Он не сказал ни слова, но на его лице заиграла непривычная улыбка.

– Возможно, и так. – Граф спокойно курил, устремив взгляд на старинный газон и на древние деревья, которые принадлежали семье госпожи Керн не первую сотню лет.

– Госпожа Миллер – это госпожа Мартинели. Она вовсе не села на экспресс, идущий в Женеву. Она приехала сюда. Это она сказала Шмиду-Миллеру об оттеночном шампуне. И вы догадались об этом, увидев пометку Мартинели на полях – недаром французы говорят: «Ищите женщину»! Он догадывался, что Шмид и его жена замышляют что-то. Вы сразу заподозрили ее и поэтому ни слова не сказали о подчеркнутых отрывках и уничтоженных комментариях в семейном томике Шекспира… Троллингер – третий член банды. Он получил за работу две тысячи франков, но Миллеры могли и не знать об убийстве госпожи Шафер. А добрый доктор прикончил несчастную, услышав от вас, что она интересуется происходящим. Ну, потом пришла ваша очередь – мало ли что наговорила покойная… Но в чем причина? Ни госпожа Мартинели, ни Шмид, ни Троллингер не замышляли избавиться от Мартинели, потому что он умер от лейкемии.

– Да, – согласился Граф.

– Чтобы помешать Мартинели изменить завещание? Мартинели мог сделать это в Шпице или в больнице. Вы сочинили душещипательную историю в заведении Иеремии Валпа, чтобы напугать госпожу Лихтенвальтер и заставить ее показать пациента Троллингера. Но зачем? Этого я вообще не понимаю. Кем могла оказаться госпожа Дювалье? Вы ведь не могли просто интуитивно чувствовать, что у нее в сумочке Троллингер прячет две тысячи франков? Таких предчувствий не бывает.