Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

работа над словом, возможно, несколько в духе Казимира Эдшмида – его «Вийона». Поэтому повествование может звучать предельно авангардно и современно: «Августа – было слово невероятного объема, и я мысленно ел его толщину, ел белый крендель этого слова» (с. 30).

Трагическое переживание отпадения разума от природы, в особенности тема мыслящего животного, натурфилософские мотивы и, самое важное, обостренное «чувство жизни» языка – все это объединяет поиски Бромлей в «Потомке Гаргантюа» с генеральным направлением русской литературы 1920-х – с поиском альтернативного развития человечества, развития, не противостоящего природе. Все это происходило на фоне войны с природой, которую в то время всячески форсирует официальный большевизм: «Течет вода Кубань-реки» и т. п. «Стихийные силы» были объявлены главным врагом и в социальном плане: имелось в виду русское крестьянство.

Текст напоминает и о разумных животных Заболоцкого, и о Замятине, с его миром за Стеной. Увязка социального и стихийного, поиск разума в природе сближает Бромлей с Андреем Платоновым.

В раннесоветской литературе продолжалась линия оккультной фантастики, идущая от романтиков через символизм и постсимволизм (Ф. Сологуб, А. Белый, В. Брюсов, А. Ремизов, Н. Гумилев, М. Кузмин, С. Ауслендер, А. Скалдин, А. Толстой, О. Форш), к авангарду в лице обэриутов. Увлечение интеллигенции середины – конца 1920-х – 1930-х оккультной теософской и антропософской проблематикой стало мировоззренческим субстратом большей части художественных поисков того периода. Именно сюда вписывается Бромлей. С другой стороны, необходимо опять-таки учитывать мощнейшее влияние немецкого экспрессионизма, окрасившее всю русскую литературу 1920-х: прежде всего Густава Майринка, любимца русских читателей, и – не в последнюю очередь – Казимира Эдшмида, с их сосредоточенностью на жизни духа, часто с той же погруженностью в «философию жизни», которая характерна была и для лучших советских писателей 1920-х – прежде всего Замятина и Бабеля.

Проповедники и канатоходцы. В том же сборнике есть еще одна стилизованная, как бы «историческая», повесть о Флоренции времен Ренессанса – «Приключения благочестивой Нанетты Румпельфельд». В ней острый сюжет и фантастика также сочетаются с показом социальных конфликтов и с философскими спорами. Рассказчицей автор сделал немецкую девочку, выросшую у тетки – экономки в доме великого скульптора, прозрачно названного Бокаротта. Малый рост и скромный социальный статус делают героиню неприметной. Однако пятнадцатилетняя Нанетта наблюдательна, образованна, красноречива и склонна к рассуждениям, поэтому может воспринимать услышанные ею сложные разговоры.

Суть новеллы – в противостоянии двух полюсов. Высокодуховное и идейное начало отождествляется с аскетической, гневно-карательной позицией Джироламо Савонаролы[187]: беда только, что, как показано в рассказе, сам этот пламенный проповедник не верит в Бога, его терзают страсти и пожирает властолюбие. Гневные его диатрибы в адрес погрязших в грехе жителей Флоренции, проникнутые пафосом патриотизма, уравновешиваются у Бромлей филиппиками против самого Савонаролы, которые в той же свирепо-обличительной стилистике произносит присланный из Рима прелат – официально уполномоченный церковью проповедник. Прелат с посиневшим лицом без умолку целые сутки подряд изрыгает проклятия – и к утру следующего дня умирает. Средневековому фанатизму и с той и с этой стороны в повести противостоит ренессансное мироощущение – жизнеутверждающее и терпимое. Его олицетворяет синьор Пьетро – кондотьер, в которого влюблена маленькая героиня.

У этой фигуры отчасти есть исторический прототип – Пьеро Медичи, старший сын Лоренцо Великолепного (1449–1492), покровителя Микеланджело, по прозвищу Пьеро Глупый (или Невезучий). Он считался слабоумным, но после смерти Лоренцо стал правителем Флоренции (1492–1494), а затем за свои военные неудачи был изгнан из города.

Напомним, что в 1494 году фактическая власть во Флорентийской республике перешла к Джироламо Савонароле – знаменитому проповеднику, призывавшему к покаянию и аскетизму. Властелином Флоренции он объявил Иисуса Христа, а ее граждан – «избранным народом» и фактически стал диктатором города. Группы вооруженной молодежи «блюли добрые нравы». С 1497 года начались «костры тщеславия», на которых в знак покаяния сжигали предметы роскоши и искусства, в том числе картины знаменитых мастеров. Противником Савонаролы была аристократия во главе с бывшими правителями республики Медичи и в союзе с папой Александром VI, которого Савонарола считал Антихристом, истово осуждая продажу индульгенций. Конфликт разрастался до тех пор, пока Савонарола не был арестован. Судьи старались выбить у него признание, что его проповеди не были внушены Богом. После жестоких пыток Савонарола был повешен и сожжен (1498).

В повести Бромлей Пьеро, который здесь назван Пьетро, якобы тайно возвращается из изгнания – при поддержке аристократии, ранее близкой к правительству Медичи, и папы, – чтобы возбудить народ против Савонаролы. Он не брезгует ничем: тут и подметные письма, и клеветнические листовки. Пьетро даже умело принимает образ Савонаролы и, чтобы скомпрометировать «святого» проповедника, ведет себя под этой личиной неподобающим и нечестивым образом: ходит по канату, показывает фокусы и т. п. Чудеса Пьетро описаны увлекательно и с большой изобразительной силой: то он перебирает четки и крестится ногами, то танцует на канате, взлетая в воздух, то ходит босиком по горящим угольям. Можно усмотреть здесь еще большее сходство с Эдшмидом. Пьетро циничен, абсолютно аморален и презирает людей, он способен на любое преступление. Но именно ему отдана «ренессансная» позиция. Правда, на деле автор использует здесь прозрения конца XIX – начала XX века, в частности учение Ницше. Зло парадоксально уравнивается у Бромлей с творчеством, а добро – с разрушением; избыточная же тяга к добродетели – это признак ущербной натуры:

«Зло есть личина добра, – сказал Пьетро спокойно, – оно творит, а добро разрушает, когда не прикрыто личиной. „О добродетель!“ – взывает фра Джироламо. Но он требует добра, как требуют казни <…> Он призывает добродетель, как бык неутоленный, ибо непосильно ему целомудрие и воет он о помощи, пожираемый адскими страстями» (с. 145).

Наконец Пьетро обманом заманивает проповедника к себе во дворец и там устраивает для него встречу с папой Александром – при том что Савонарола не желал такой встречи и отвергал папские приглашения. Александра здесь изображает тоже сам Пьетро, искусно загримированный. В беседе с «папой» Савонарола страстно и искренно пытается объяснить свою позицию желанием сделать людей лучше и гневом на них за то, что они этого не хотят. В конце концов он признается, что не верит в Бога. Писец за ширмами записывает его слова, затем Пьетро пытается уговорить его подписаться под этой «стенограммой», но Савонарола разоблачает обманщика, обман стирает грим с его лица. Пьетро опровергает основы христианской морали в узнаваемом ницшеанском духе, причем подкрепляет эту связь мотив хождения по канату, важный для книги «Так говорил Заратустра». Подобно Ницше, Пьетро призывает к радостному восприятию мира:

«И так же я говорю: не будьте милосердны, ибо все равно милосердия надолго не хватит и само оно перейдет в озлобление и