Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман

— Ай да боевой клич… — сказал я Клайд, когда Фокс уже ускакал от нас вперед шагов на десять. — Слушай, а он не гей?

— Подобные термины неприменимы к Фоксу, — ответила она, — потому что он выше любых условностей. Если бы все были такими безумцами, такими мудрецами и так относились бы к условностям, то в мире было бы легче жить.

— Аминь, — заключили.

Но Клайд меня не слышала: она была уже впереди, рядом с Фоксом. Они неслись к «Старбаксу» как две ракеты, наведенные по тепловому излучению. Я прибавил ходу, чтобы их догнать. Догнать их мне очень хотелось. Какими бы они ни казались шутами или психами, я хотел быть такими же, как они.

— О, это отличный кофе! Такой кофе называют среднетелым, — говорил я, чуть погодя, обращаясь к баристе. Бариста — вот как они себя называют. Баристы, а вовсе не кофеварщики. Они вообще тут все называют по-своему. Что ни скажешь, обязательно поправят. Очень вежливо, но несколько свысока.

— На самом деле это одна из наших легкотелых смесей, — ответила мне девушка-бариста, поправляя колечко, продетое в левую бровь.

— А, так это кофе с Суматры, да? — рискнул я.

Краем глаза я видел, что Клайд уже идет по залу, посматривая по сторонам.

— Это суматрианская смесь, — ответила бариста, поглядывая на часики. Было уже почти десять, и девушке не терпелось поскорее уйти домой.

— Похоже, что у этой смеси повышенная кислотность, — продолжал я заговаривать ей зубы. — Вы знаете, один мой приятель служил в Корпусе Мира, и его послали на Калимантан, это в Индонезии. А занимался он повышением профессионального уровня сельскохозяйственных работников или чем-то в этом роде. В общем, его задачей было распространять семена среди местных жителей, живущих там вдоль реки. Но Корпус Мира никаких семян ему не предоставил, и он в конце концов решил заняться распространением своего собственного семени среди местных жителей, живущих вдоль реки, что привело к некоторым не совсем приятным последствиям…

— Девушка! Девушка! — послышался тут резкий, раздраженный женский голос с противоположного конца стойки. — Дайте мне двенадцать фраппуччино с собой! У нас в кооперативе сегодня итальянская вечеринка!

— Сию минуту! — откликнулась бариста. — Двенадцать фраппуччино! — крикнула она негру, который выскочил откуда-то, как черт из табакерки. Этот парень напомнил мне молодого Лайонела Ритчи.

— И товарный чек, пожалуйста, — потребовала Клайд. — Мне должны все оплатить.

Сделав заказ, она переместилась туда, где стояли сахарницы, молочники и все прочее для самообслуживания. Высокие термосы заслоняли ее от взглядов баристы, а кроме того, перед стойкой толклось еще несколько человек, желавших взять кофе на вынос в последний момент. Было почти десять часов, и за столиками уже никого не оставалось. Клайд взялась за свои пузырьки.

— Будьте любезны, двойной эспрессо, пожалуйста! — услышал я очень обходительный мужской голос у себя за спиной.

— У нас это называется «доппио», — поправила его бариста.

— Ах, вот как! Тогда, пожалуйста, доппио. И еще, будьте добры, могу я попросить ключ от туалета?

Девушка с кольцом в брови крикнула Лайонелу Ритчи «Один доппио!», а затем протянула клиенту ключ. К ключу была прикреплена красная бирка размером с большую пасхальную корзинку. Я не решился оглянуться, и видел только, как прямо у меня под носом Фоксова рука цапнула ключ.

— Прошу прощения, чуть не задел, — сказал мне Фокс, и при этом еще и вежливо кашлянул.

Он явился за минуту до закрытия, но ключ ему в любом случае обязаны были дать. Он, без всякого сомнения, оказывался последним посетителем туалета на сегодня. А следующего посетителя, — подумал я с усмешкой, — «Старбаксу» придется ждать довольно долго. Во всяком случае, посетителя, который действительно воспользуется туалетом.

— Ну так вот. Мой приятель попросил ребят из Корпуса Мира прислать ему кофейных зерен, — продолжал я. Теперь приходилось вешать лапшу сразу на три пары ушей: к стойке подошли еще две баристы. Все они были заняты: готовили двенадцать фраппуччино, подсчитывали выручку и прибирали за стойкой. Мой монолог был уже, в общем-то, ни к чему. Клайд заканчивала колдовать над сахарницами и молочниками. Похоже, на нее никто не обращал внимания. На мой рассказ тоже внимания не обращали, но я подавил писательскую досаду. Надо было доиграть свою роль.

— К тому времени, когда привезли кофейные зерна, — продолжал я бубнить, — среди местных племен начались волнения. Мой приятель рассказывал, что когда он вез эти зерна на своем джипе, над ним пролетали кучи стрел. У него был «Лэндровер». То есть, вообще-то это был не его «Лэндровер», а соседнего богатого плантатора, у которого была дочка, роскошная блондинка. Так вот, это был «Лэндровер» ее папаши. Мой приятель всегда был большой ходок. Так вот, когда дочка вернула джип своему папаше, у машины торчало копье прямо из кенгурятника, вы представляете? А другое копье торчало у моего приятеля прямо из члена…

Я не задумывался, что я несу — тем более, что никто из работников «Старбакса» меня и не слушал. Они были заняты сразу двумя серьезными делами: закрытием заведения и вежливым выдворением моей особы. Клайд тем временем оплатила свои фраппуччино и получила товарный чек, который ей должны были оплатить в кооперативе — столь же реальном, как мой приятель с его кофейными зернами. Я дождался, когда она выйдет за дверь, и двинулся вслед за ней — к большому облегчению молодых и перспективных сотрудников «Старбакса».

Я догнал Клайд через квартал от кофейни, и мы остановились на углу, чтобы перевести дух и поздравить друг друга. Мы были очень возбуждены — простите мне это выражение — и даже раскраснелись. Операция была проведена успешно.

— А куда Фокс подевался? — воскликнул я. — Сколько можно ждать!

— Ты не волнуйся, солнышко, Фокс не пропадет. Кстати, я всегда хотела спросить у тебя одну вещь…

— Какую, дорогая?!

— Скажи, ты любишь фраппуччино?

Прекрасным утром следующего дня меня разбудили Клайд и Фокс. Разбудили так, как Гек Финн будил Тома Сойера: швыряя камешки в окно. А может, это Том Сойер будил Гека таким образом? Ну, неважно. Хотя для писателя — или литератора, как предпочитал называть меня Фокс, — плохо помнить такие вещи, наверное, непростительно. Фоксова лекция о Германе Мелвилле все еще не давала мне покоя — наверное потому, что я узнал из нее много нового. Правда, о Мелвилле никто ничего толком не знает. Вот она, писательская слава: создать нечто такое, что переживет твои кости, например, придумать огромного белого кита, маньяка-капитана, славного первого помощника — и тогда кто-нибудь когда-нибудь назовет в их честь сеть кофеен. Кто его знает, может быть, Гек Финн швырял камешки в окно Герману Мелвиллу? Как бы то ни было, Клайд и Фокс разбудили меня именно этим подростковым способом. Я вскочил, взглянул на часы и увидел, что сейчас шесть тридцать утра Пошатываясь, я доплелся до домофона и пустил их в дом.