Повседневность Средневековья - Мария Ивановна Козьякова

Это представления: Пляску смерти играли на сцене актеры. Так, в 1449 г. её исполнили при дворе герцога Бургундского. Макабрические видения широко используются в церковной проповеди, особенно нищенствующими монахами, которые старались поразить воображение мирян чрезвычайно сильными образами.

Появление подобной культуры ставит важный вопрос о причинах возникновения этого феномена. Почему тема смерти приобретает столь пронзительное звучание именно на исходе Средневековья? Существует несколько гипотез. Позднее Средневековье — переломный период, время великих эпидемий чумы, серьёзных демографических кризисов. Они, конечно же, оставили сильное впечатление в памяти современников. Но есть и более обоснованная версия: возникновение макабрической темы связывают с так называемым ренессансным индивидуализмом. Это новое мировосприятие, проникнутое страстной любовью к жизни, ощущением полноты бытия. Подобное мироощущение заставило коллективное сознание переосмыслить явление смерти, по-новому прочувствовать его.

Питер Брейгель-Старший. Триумф смерти. 1562

На протяжении последних столетий у наиболее могущественных, богатых, образованных людей формируется иной менталитет: чувство самоценности, понимание собственной индивидуальности. Осознание уникальности своей личности, неповторимости судьбы делает чрезвычайно болезненным расставание с этим миром. Смерть не воспринимается более как утешение, как окончание земных страданий, но лишь как безвозвратная потеря земной, горячо любимой жизни. Весь этот ужас сконцентрирован в последнем часе, в моменте умирания. Его преодолевали с помощью особого ритуала, названного современниками «искусством умирать» — ars moriende.

«Искусство умирать»

«Искусство умирать» возникает в XV в. Смерть не должна наступать неожиданно, внезапная смерть — величайшее несчастье. К ней надо готовиться сознательно и заблаговременно. И потому были разработаны особые правила и способы подготовки к благой, праведной кончине. Трактаты по этому «искусству» издаются в большом количестве. Благодаря книгопечатанию и гравюрам им обеспечена широкая аудитория. Даже неграмотный мирянин мог понять, о чём идет речь, рассматривая картинки в книге. В «искусстве умирать» в единое целое соединены важные идеи о бессмертной душе и её спасении и разработанный на этой основе ритуал.

Каким же должен быть ритуал умирания (как ни парадоксальна сама постановка этого вопроса)? Смерть в одиночестве свидетельствовала о крайней нищете и отверженности. Публичность — одна из основных характеристик «правильной», хорошей смерти. Отметим, что эта условность сохраняется вплоть до нашего времени. По взглядам людей того времени, на смертном одре разыгрывалась великая драма. Умирающему предстояло испытание, которое определит смысл прожитой жизни и человек в нём должен стать собственным судьей. Страшный суд переносится из конца времен в комнату умирающего, он происходит здесь и сейчас. В этой своеобразной «гусарской рулетке» ставка была гораздо больше, чем жизнь: речь шла о спасении или гибели души.

Небесное воинство и армия бесов присутствовали на этом мистическом спектакле. Действо мыслилось в категориях игры, о чём, в частности, свидетельствуют слова из проповеди Джироламо Савонаролы: «Человек, дьявол играет с тобой в шахматы и пытается овладеть тобой и поставить тебе шах и мат в этот момент. Будь же наготове, подумай хорошенько об этом моменте, потому что если ты выиграешь в этот момент — ты выиграешь и всё остальное, но если проиграешь, то всё, что ты сделал, не будет иметь никакой ценности». Так обращался он к умирающему в своем трактате «Искусство благой смерти».

Миниатюра. Книга виноградной лозы Господа нашего. XV в.

Перед лицом смерти дьявол подвергает умирающего двоякого рода искушениям. Он разворачивает перед ним картину грехов, совершённых на протяжении жизни, чтобы лишить надежды на спасение, ввергнуть в отчаяние. Другое искушение не менее опасно. Окидывая взглядом всю свою жизнь и совершённые добрые дела, человек может возгордиться. Он может пожалеть о накопленном добре, о стоящих рядом близких. Любовь к материальным вещам и к своей семье равно заслуживала осуждения, так как свидетельствовала о греховной любви к жизни. Интересно, что привязанность к близким людям и к накопленным богатствам ставились на одну доску, что непривычно для современной морали. Но в ту эпоху вещи обладали особой притягательной силой: на них смотрели, их запоминали, о них мечтали. Эта любовь подобна была страсти мольеровского или пушкинского Скупого к своим сокровищам. Надо отметить, что такого рода любовь, любование, привязанность к вещам и предметам лежала у истоков зарождения искусства натюрморта.

В последний момент перед умирающим вставал выбор: «бренное либо вечное», власть над людьми и вещами или отказ от них и обретение вечного спасения. Спасти душу могли исповедь, отпущение грехов, соборование, покупка индульгенций, распоряжение о возможно более пышных похоронах. Особую роль здесь играло завещание, давая определённые гарантии в жизни вечной. Благочестивое распоряжение имуществом, будь то завещание в пользу церкви либо пожертвование на какие-либо богоугодные дела, служило реабилитацией земных благ и «паспортом» на небо.

С XVI в. «искусство умирать» претерпевает существенную эволюцию. Теперь под ним подразумевается умение жить праведной жизнью, быть всегда готовым покинуть сей мир. «Чтобы умереть блаженно — научитесь жить, чтобы блаженно жить — учитесь умирать», — согласно провозглашают как католическая, так и реформатская церковь. Эразм Роттердамский иронически описывает ту «модель смерти», которую век назад предлагали благочестивые трактаты. Последний час — слишком поздно. Надо постоянно направлять свои помыслы к крайним пределам бытия, тем, что в христианской традиции называют «четыре последняя человеков»: смерть, Страшный суд, рай, ад.

Протестантизм выдвигает тезис земного призвания, внутреннего осознания долга, особой этики мотивов. Протестантская этика в определённой мере возрождает традиции стоицизма; ответственность людей за свои поступки и речи: именно в философии стоицизма был сформулирован принцип memento mori — помни о смерти. Он возрождается во второй половине XVI в. в теории и практике реформатской и католической церкви, в философии — например, в максиме Мишеля Монтеня: «Жить и умирать — это одно и то же». «И как бы внезапно ни пришла ко мне смерть, в её приходе не будет для меня ничего нового». В унисон звучат призывы Монтеня и Кальвина не бояться смерти: «Мы обращаемся в бегство перед ней, потому что не даём себе досуга рассмотреть её». «Остановимся, пребудем тверды, посмотрим ей в глаза…», «Лишим её загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней…»

Траур

Новые тенденции ещё только развиваются, а пока господствует страх даже не перед потусторонним миром, а перед самой смертью. Его выражением становятся новые обычаи похорон и траура. Вид мёртвого тела и особенно лица делается невыносимым, и их начинают прятать, отвергнув раннесредневековую традицию выставлять тело на всеобщее обозрение. Теперь покойника одевают в саван, закрывают лицо и с XIV в. хоронят, укладывая в гроб. Позднее гроб тоже начинает возбуждать неприятные чувства, и его стараются скрыть от глаз, драпируя тканью, чёрной