Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

— Это интересно, но ты ушёл от ответа на вопрос — почему Шахурин стрелял?

— Это только он знал. Я могу лишь догадываться. Я же описал его характер… Наверное, Володя очень не хотел Нину в Мексику отпускать. А что она могла сделать?

— Так, с этим всё пока ясно. Теперь расскажи про «Четвёртую Империю»? Как она появилась? Кто в неё входил?

— …Думаю, Шахурин подговорил ребят создать «тайное общество» из-за своей властности. Я старше на класс, и поэтому он предложил, чтобы мы руководили вместе. Но мне это было неинтересно, и я отказался. А ему очень нравилось командовать. Всё, что ребята делали в школе или после уроков, — сдавали нормы ГТО, водили машину, стреляли в тире, в олимпиаде участвовали — он оформлял, как действия в «тайном обществе».

— А кто туда входил?

— Володины одноклассники и Серго.

— Поимённо, пожалуйста.

— Да я на заседаниях ни разу не был. Вы у них сами спросите.

— Представь, что ты следователь, что твоя работа — выяснять причины и детали такого серьёзного преступления, как убийство молодой девушки, усугубленное страшными обвинениями убийцы в предательстве Родины… И вот сидит напротив тебя человек, вложивший в руки этого убийцы оружие, но вместо того, чтобы искренно помочь следствию полностью восстановить всю картину событий, все мотивы преступления и сопутствующие обстоятельства, он разглагольствует о том, что и без него понятно и известно… Как бы ты на моём месте посмотрел на такого обвиняемого? Как на раскаявшегося в своем поступке человека, желающего помочь органам, или как на преступника, всеми силами пытающегося уйти от ответственности?!

Вано не хотел представлять себя на месте следователя. Он сразу ощутил, что этот человек — заклятый враг, желающий его гибели. Ощутил, даже несмотря на доброжелательный тон этого человека и некоторую участливость. Но душу разрывал страх. И этот страх нёс парня к тому, чтобы, захлебываясь, начать говорить. Говорить всё, что знал и о чём догадывался. Говорить — без умолку, чтобы только заглушить в себе этот страх. Чтобы хоть на минуту оттянуть следующий вопрос. Но, несмотря на юность, несмотря на этот пронзивший его насквозь страх и несмотря на неопытность, как только он услышал убаюкивающие рассуждения Влодзимирского о помощи следствию, чутьё подсказало: отец был абсолютно прав — чем больше деталей он выложит, тем больше новых вопросов ему зададут, и продолжаться это будет без конца.

— А что ещё я должен вам рассказать? — Ваня едва сдержал порыв разоткровенничаться с этим ужасным человеком.

— Всю правду о преступных замыслах «Четвёртой Империи».

— Да я о ней только краем уха слышал. Меня это не касалось.

— И Серго ничего с тобой не обсуждал?

— Почему, он говорил про игру. Но она его увлекала очень недолго, а потом, как я понял, он оставался в организации по инерции. Да вы лучше его самого спросите!

— Я, наверное, догадаюсь, у кого из вас, о чём спрашивать. Ответь на вопрос, отчего, зная об антисоветском характере организации Шахурина, ты не сообщил о её существовании органам госбезопасности или кому-то из старших?

— …Я никому о ней не рассказывал, поскольку не придавал этому значения. Я вообще ничего не знал об антисоветских настроениях в организации.

— А кто из взрослых имел к ней отношение?

— Я ничего больше не знаю.

— Очень жаль, что ты не хочешь по-хорошему, — сухо подвёл черту Влодзимирский. — Но мой совет — когда пойдёшь в камеру, постарайся всё вспомнить. Если что-то придёт на ум, попросишься на допрос.

— Хорошо, я постараюсь.

После долгих размышлений, первым решился похлопотать за сына — Хмельницкий. Генерал понимал, что одноклассников арестовали с высшей санкции, а значит, и ходатайствовать надо было перед Сталиным. Рафаила Павловича воодушевило, что Верховный вскоре сам объявился рядом. Через два дня после ареста мальчишек Иосиф Виссарионович приехал на выставку трофейной техники, куда уже начали поступать новые экспонаты с полей боёв на Курской дуге. Хозяин, пришедший на осмотр в сопровождении Берии, Устинова и Василевского, остался доволен увиденным. Перед самым уходом он благодушно спросил у начальника выставки:

— Ну, как дела, Руда? Поправился после ранения?

— Так точно, товарищ Сталин!

— Ты что такой официальный сегодня?

— Иосиф Виссарионович, хочу обратиться к Вам с просьбой, и считаю себя не вправе делать это не по Уставу.

— Что произошло?

— Товарищ Сталин, у меня в семье большая беда — арестован сын Артём. Я, конечно, понимаю — «ни за что» у нас в тюрьму не сажают, но парню только пятнадцать… и хотелось, чтобы степень его вины определили как можно скорее.

— Ты прав насчёт того, что у нас «ни за что» не сажают. Сколько мне помнится, он не один по делу проходит… Этим занимается госбезопасность. Ей и карты в руки, всё выяснить, как положено. Так, товарищ Берия?

Оберчекист, напряженно слушавший диалог, сразу встрепенулся:

— Совершенно верно, товарищ Сталин.

— Ну вот, если товарищ Берия подтвердил, что чекисты над этим вопросом работают, то давай-ка, Руда, мы с тобой вместе и подождём результатов. Содержат их хорошо. Можешь не волноваться. А по всём остальным вопросам обращайся к товарищу Меркулову. Я его функций на себя перенимать не вправе.

— Спасибо за разъяснения, товарищ Сталин.

По большому счёту, Хмельницкий ничего другого от Вождя не ожидал — решение обратиться к Верховному спровоцировал родительский инстинкт, поэтому о разговоре с Иосифом Виссарионовичем он поделился только с женой, да и то в постели, перед сном.

* * *

Анастас Иванович Микоян, всё время напряжённый от беспокойства за судьбу детей, находился в двусмысленном положении. После давнего, первого, разговора со Сталиным ему стало совершенно невозможно обращаться с вопросом, как идут дела, к кому-либо кроме самого Хозяина. А спрашивать Иосифа, что тот надумал, казалось самоубийственным. Да и что спрашивать?

«…Коба, почему ты приказал арестовать моих мальчиков? Ты что, отправишь их в лагерь»? — Очень хорошие были бы вопросики.

Приходилось мучительно и унизительно ждать, поскольку Сталин ни разу после инициированной Микояном беседы не вернулся в разговорах к событиях на Каменном мосту.

Анастас Иванович составлял в уме различные комбинации.

«Если отвлечься от состояния Вани и Серёжи, то логика подсказывает, что ребят со временем всё-таки выпустят. Их кровь не нужна Сталину. Того должен на первых порах удовлетворить компромат, собранный против меня. Но компромат станет ценным, если докажут их вину. Поэтому крутить будут — до конца. Дай-то бог, чтобы с ними обращались по-человечески. А мне теперь, даже при лучшем исходе, всю жизнь на крючке у Кобы болтаться. Да… сделанного не вернёшь — придётся уповать на то, что сегодня я Сталину пока ещё нужен».