Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

Звонок из Кремля лишь на мгновение опередил Ашхен Лазаревну, собравшуюся оповестить главу семьи о пропаже детей. Услышав мужа, она упредила его и прокричала в трубку срывающимся голосом:

— Анастас! Дети пропали! Мы с ног сбились… всё обыскали, везде обзвонили!

— Не волнуйся — они арестованы, — прервал её Анастас Иванович и разъединил связь.

* * *

Анна Барабанова почувствовала неладное в восемь вечера. Решив, что после кино Леня зашёл к Бусаловым, она связалась с ними, чтобы загнать сына домой. Однако Ирочка сказала, что ни в какое кино они с Лёнькой не ходили и что она ему сегодня вообще не звонила. Но Тамара утверждала, что с братом говорила именно Ира. Анна Сергеевна ничего не могла понять, но всю её уже охватил ужас. Она позвонила мужу и рассказала о пропаже сына. Тому немедленно передалось волнение жены, и он обратился к милицейскому дежурному по городу. Поскольку запрос шёл из приёмной самого Микояна, сразу же начался активный поиск мальчишки, исчезнувшего столь странным образом.

Взбудораженный и не на шутку встревоженный, заведующий секретариатом члена ГКО Александр Барабанов ещё выждал какое-то время, а потом встал из-за стола и пошёл в кабинет начальника.

— …Анастас Иванович, позволите?

— Заходите, Александр Владимирович. Что-нибудь случилось?

Несмотря на спокойный тон Микояна и несмотря на свою растерянность, Барабанов сразу увидел, что на шефе нет лица. Но он все жё решился обратиться со своей бедой:

— У меня большая проблема — пропал сын Лёня. Я хотел отпроситься у вас поездить по больницам.

— Видишь ли, Александр… думаю, в больницах тебе его не отыскать.

— ?…

— Дело в том, что сегодня арестовали Ваню и Серёжу, и я узнал об этом буквально несколько минут назад. Сейчас, когда ты рассказал про Лёню, мне представляется, что он находится в том же месте, где и мои сыновья. Попробуй поговорить с Мамуловым. Может, он внесёт какую-то ясность?

Барабанов ушёл совершенно обескураженный — член Политбюро не вызвался сам прояснить ситуацию, а лишь отослал его к формальному коллеге, заведующему секретариатом Берии.

Мучительно долго Барабанов не решался набрать номер Мамулова по ВЧ. Когда он всё же это сделал, почти сразу пришло временное успокоение — приближённый оберчекиста, хотя и без охоты, подтвердил факт ареста Лёни.

Александр Владимирович оповестил жену. Ужас от неизвестности сменился ужасом от такого известия.

«…Да, была беседа у Шейнина, но он чётко сказал, что это игра, и снял вопрос. Что же всё-таки произошло»? — думал Барабанов, но ответа не находил.

Правда, разговор с Микояном немного успокоил — он понял, что судьба сына с этой минуты переплелась с судьбой Вани и Серго и, борясь за своих мальчишек, Анастас Иванович невольно станет хлопотать и о его сыне.

Почти мгновенно беспроволочный телеграф донёс до пока ещё спокойных родителей Тёмки и уже успевшей впасть в истерику мамы Лёни Реденса известие о несчастье с братьями Микоянами и Барабановым. Вера Ивановна Хмельницкая стала накручивать диск телефона Кирпичниковым. Несмотря на позднее время, Евгения Даниловна сразу сняла трубку и на просьбу позвать Тёмку поначалу отвечала невразумительно, но, услышав прямой вопрос, разрыдалась и подтвердила страшную весть. В свою очередь, Анна Сергеевна Аллилуева обрывала провод у генерала Власика. Тот что-то мычал в ответ, но после часовой «паузы» подтвердил догадку и об аресте племянника.

Родные Арманда Хаммера находились в обморочном состоянии почти два дня. Они впустую объездили все морги Волоколамского направления и мёртвой хваткой вцепились в начальника Ново-Иерусалиской милиции, искренне пытавшегося помочь найти пропавшего школьника. Следов мальчишки разыскать не удалось — он как в воду канул. На третий день мать Арманда, уже мысленно похоронившая сына, позвонила от безысходности Вере Ивановне Хмельниковой. Та сухо рассказала об известных ей арестах. Обретшая искру надежды женщина бросилась на Лубянку. Там её остудили, объяснив, что справок, находится ли имярек во внутренней тюрьме НКГБ, они не дают. Сердобольные женщины из очереди научили, как получить такую «справку». Выслушав инструкцию, мать понеслась домой, собрала нехитрую посылку, вернулась на Дзержинского и, отстояв трехчасовую очередь, протянула передачу в крошечное окошко. Какой-то безликий бритый наголо человек долго водил пальцем по замусоленным страницам со списками арестованных в толстом журнале поступлений, а потом найдя, что искал, бросил в окошко:

— Не положена ещё передача вашему Хаммеру.

Наверное, мать Арманда пережила в тот момент самую счастливую минуту в жизни — её сын воскрес. А что произошло это в тюрьме, ей предстояло оценить несколько позже.

Свет очень яркой лампы, зарешечённой металлической сеткой, освещал все неровности стены и пола крошечного бокса. Феликс сидел на табурете, облокотившись на деревянную поверхность стола, шероховатости которой до блеска заполировали многие тысячи рук предшественников. В этот бокс-отстойник, без окна и без малейшего пространства для свободного передвижения, парня завели после короткого обыска.

Прошло уже минут сорок, как он остался один на один с думами, а всё никак не удавалось прийти в себя от шока. Стало очевидно, что встретиться с отцом ему доведётся не скоро. Подперев ладонями подбородок, Кирпич сидел, безотрывно уставившись в стену, и вспоминал.

Перед глазами медленно проходили последние полтора месяца — сначала смерть Нины и Володи, потом две недели тревог, вплоть до беседы с Шейниным, затем целый месяц, когда события первых чисел июня постепенно отступали на второй план, а дальше перед глазами встал арест и вот теперь — этот каменный мешок.

«За что?! А если вдруг пожар или наводнение?! Я же не смогу выйти отсюда! Я же погибну! Мамочка, как же теперь без вас?»

Он не отдавал себе отчёта, откуда может взяться наводнение или начаться пожар. Ещё несколько минут назад всё вокруг освещалось солнцем. По улицам шли люди и ехали машины. Ветер шелестел листвой и разносил по тротуарам июльскую пыль. Над городом, уже «забывшим» про бомбардировки, по-прежнему висели аэростаты, правда, теперь не так грозно, как в 41-м. Из репродукторов звенел стальной голос Левитана, передававший сводки Совинформбюро. И вдруг всё это безвозвратно исчезло.

Одиночество, тоска и безысходность разъедали. Он был в тюрьме лишь первые минуты и ещё не постиг одну из главных заповедей арестанта — как можно меньше мучить себя мыслями о прошлом. Ещё не понял, что в тюрьме нельзя бесконтрольно раскручивать спираль воспоминаний. Не проникся сознанием, что, думая о так мало ценимой на воле — «воле»… обо всех, оставшихся там дорогих и близких… о жалости к себе, так несправедливо вырванному из прекрасной и ни с чем не сравнимой свободы, становишься заложником собственной слабости, начинающей править тобой, полностью отбирая способность к нравственному сопротивлению — и вот тогда до помутнения рассудка остаётся лишь шаг.