Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Еще несколько часов после штурма «Астории» «пьяные солдаты валялись на тротуарах». Среди груд битого стекла, разрушенной мебели и сожженных книг из гостиницы бродили женщины, «собирая разбитые тарелки и все, что могло бы им пригодиться». «Охотники за сувенирами были при деле», – отметила Флоренс Харпер, но при этом особо подчеркнула, что «эта толпа была самой добродушной из всех, которые я когда-либо видела». Тем не менее вблизи гостиницы еще в течение «многих дней после этого стояли винные испарения», которые она находила «тошнотворными», а на площади валялись головешки от костров и под ногами везде хрустело битое стекло. Некогда прекрасная Исаакиевская площадь «стала опустошенной и заброшенной»{396}. Разбитые окна в «Астории» заменили ставнями, и постояльцы гостиницы, прошедшие боевое крещение, теперь проживали в номерах, изрешеченных пулями, без электрического освещения и без отопления. «Это было похоже скорее на проживание в монастыре в зоне военных действий», – вспоминал офицер британской разведки Денис Гарстин{397}.

Во вторник по всей столице прокатилась волна грабежей, что было неудивительным после освобождения из городских тюрем восьми тысяч заключенных. Английская гувернантка Луизетт Эндрюс вспоминала, что видела бегущих по улицам людей (в основном солдат и матросов) со связками украденных колбас, которые свешивались у них с шеи, или тащивших окорочка ягненка, или удиравших прочь, сжимая в охапке шубы. Но чаще всего, как она вспоминала, крали дорогие часы: «это была та вещь, которую все предпочитали стащить», – и вскоре во всем Петрограде «ни в одном из ювелирных магазинов не осталось часов»{398}.

Росло число преступлений: случаев разбоя, сексуального насилия, грабежей, актов насилия в нетрезвом состоянии. Медсестра Эдит Хеган писала в своем дневнике: «Похоже, было ужасной ошибкой освобождать осужденных, потому что те совсем сошли с ума от жажды крови и вовлекают толпу в различного рода бесчинства». Как она отмечала с тревогой, «толпа была беспощадна в достижении своих целей, она неукоснительно следовала своей собственной похоти»{399}. Она, как и другие иностранцы, видела уродливое лицо стихии в ее самой разрушительной, первобытной форме. Порыв, долгое время скрываемый под личиной цивилизованного общества, эта стихия время от времени прорывалась в форме крестьянских бунтов, как «первобытная сила угнетенных классов, для которой любые политические формулировки оставались чуждыми», и теперь, в Петрограде, эта ненависть выплеснулась на традиционных классовых врагов{400}.

Эта разношерстная публика, зацикленная на идее возмездия, продолжала патрулировать улицы, вооружившись до зубов. Происходило множество случайных выстрелов – в воздух «или же, что гораздо больше веселило их…по любому предмету и по любому прохожему»{401}. Все это имело место, несмотря на распространявшиеся листовки с призывами не вести «беспорядочную» стрельбу и беречь боеприпасы «про запас»{402}. Самозваные отряды дружинников, в число которых попали и освобожденные из тюрем преступники, нацепив солдатскую форму, устраивали хаотичные и зачастую сопровождавшиеся насилием обыски, прочесывая улицы дом за домом, при этом искали не только скрывавшихся полицейских, но и любые тайники, в первую очередь с оружием, алкоголем и продуктами питания. Дома, покинутые испуганными владельцами (прежде всего это относилось к представителям аристократии), являлись основной целью: толпа, подбадривая сама себя, в неудержимом порыве грабила изящную (и по большей части бесполезную для нее) мебель и предметы обстановки, фарфор и посуду. Запуганные горожане баррикадировались в своих домах, однако в случае любого отказа признать законными действия этих самозваных отрядов двери выламывались, и жильцы, решившиеся оказать сопротивление, безжалостно расстреливались: молодые и старые, женщины и дети.

Генерал-лейтенант, граф Густав Штакельберг, русско-эстонский дворянин и бывший советник Николая II, был убит на глазах своей жены, когда его дом на улице Миллионной был взят штурмом, – но прежде он оказал ожесточенное сопротивление, застрелив нескольких нападавших. Лейтон Роджерс и его коллеги из Петроградского филиала Государственного муниципального банка Нью-Йорка видели, как Штакельберг (позже они выяснили, что это был именно он) вбежал на Дворцовую набережную и сделал несколько выстрелов, а затем укрылся за фонарным столбом. Однако он не смог долго продержаться: по воспоминаниям Свиннертона, «пуля сразу же снесла верхнюю часть его черепа»{403}. Во время всей этой сцены, как отметил Свиннертон, «где-то в ста ярдах на парапете сидел солдат со своей возлюбленной, которые трепались [болтали], словно им ровным счетом ни до чего не было никакого дела». Тело Штакельберга бросили посередине улицы, где его растоптали проезжавшие конные разъезды. Как и предполагал Роджерс, когда Свиннертон и его коллеги в ту ночь вернулись с работы домой, тело графа было уже по большей части без генеральской формы, которую растащили «на сувениры». Позднее тело выбросили в Неву, вернее, на нее, поскольку оно упало на замерзшую реку и было там оставлено{404}.

При такой ярой ненависти к старому строю, выплеснувшейся на улицы, некоторые представители российской аристократии неизбежно обращались к Бьюкенену и другим послам с просьбой об убежище. Это ставило сэра Джорджа в весьма затруднительное положение, так как он мог обеспечить защиту только британским подданным[56]. Дочери графа Владимира Фредерикса, Министра Императорского Двора (находившегося в это время вместе с царем в Ставке), после того как их дом был разграблен и разгромлен толпой, просили британское посольство укрыть их и их больную мать. Однако им отказали, предположительно из-за «светского тщеславия» леди Бьюкенен, которая жаловалась: «Не знаю, почему я должна принимать графиню Фредерикс, если она никогда не приглашала меня в свой дом или в свою ложу в опере»{405} [57]. Посол США Фрэнсис, напротив, послал своего второго секретаря Нормана Армора, в частности, к подданной США графине Ностиц, которая жила в трех кварталах от посольства, чтобы предложить ей «занять помещения в посольстве, в таком случае [она] может быть под защитой американского флага». Графиня Ностиц была тронута этим предложением, но предпочла остаться со своим русским мужем и довериться удаче{406}.