Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Хотя вторжения в частные дома зачастую имели грубый, насильственный характер, иногда события развивались не так драматично. Элла Вудхаус, дочь британского консула, вспоминала, как к ним в квартиру явился отряд революционеров с обыском: «Отец пригласил их в столовую, где мы в это время пили чай при свете одной или двух свечей, поскольку электричества не было. Они все сели. Я не помню, был ли им предложен чай, но у меня в памяти осталась картина напряженной группы людей, сидевших за длинным столом в темной комнате, освещенной только мерцавшими свечами. Парнишки чувствовали себя неловко, так как отец очень вежливо объяснил им, что он не может воспретить им произвести обыск, но в этом случае они нарушат дипломатический иммунитет, что (а он уверен, что им это известно) считается в цивилизованных странах серьезным преступлением. Это привело к общему обсуждению целей Великой революции. Постепенно они расслабились и присоединились к обсуждению данной темы. Беседа продолжалась довольно долго. Затем, после взаимного выражения доброжелательности, они покинули нас»{407}.

Однако по отношению к владельцам винных и продовольственных магазинов такого политеса не наблюдалось. Как писал Дж. Батлер Райт, либо они были «принуждены силой открыть свои заведения, либо эти магазины были взломаны», хотя и отмечались определенные попытки обеспечить контроль над ситуацией и «гарантировать, что товары распределяются справедливо, а владельцы магазинов получают плату за эти товары». Джеймс Хоктелинг, например, был рад узнать, что его повар «приобрел у солдат по смехотворно низким ценам разные продукты, отрезы ткани, муку и т. д., которые были взяты в государственных магазинах, не работавших до этого несколько месяцев»{408}. В некоторых домах, подвергшихся обыскам, было обнаружено искомое; так, на складе одной{409} из мясных лавок нашли тайное хранилище тысяч винтовок и боеприпасов (вероятно, это было дело рук полиции). По воспоминаниям английской соседки Джеймса Хоктелинга, когда толпа ворвалась в дом одного офицера полиции, «там был обнаружен целый магазин: мука (которую мы нигде не могли достать), коньяк, сельдь». В лавке крашения и чистки одежды, которая несколько месяцев стояла заколоченной, нашли груды окороков, вкус которых все уже давно забыли. Были обнаружены бесчисленные склады муки и сахара (запасы которых, как утверждало правительство, были исчерпаны, но на самом деле эти продукты были припасены за взятки) – «в основном в частных домах офицеров полиции», причем в таком количестве, что это лишь укрепило широко распространенное в обществе убеждение в том, что полиция «систематически злоупотребляла властью для скупки по спекулятивным ценам продовольствия в своих районах». Артур Рэнсом сообщал, что «некоторые полицейские даже держали в своих домах живых кур»{410}.

Неустанные поиски полицейских продолжались в течение всего вторника. В последней отчаянной попытке спастись некоторые из них, как рассказывал Джеймс Стинтон Джонс, маскировались (неубедительно) под женщин. Крупные по своему телосложению полицейские «с трудом походили на дам», и их «неизменно выдавали их осанка, манера держать себя и рост». Джеймс Стинтон Джонс обратил внимание на одного из них: «человек был ростом никак не менее шести футов[58] и весьма плечист, а его манера держать себя и походка, конечно же, не имели ничего общего с женским полом». Толпа быстро заметила его, кто-то «остановил его и сорвал с него шляпку, которая снялась вместе с длинным париком и толстой вуалью, открыв очень грубое мужское лицо с пышными усами. Он тут же упал на колени и стал молить о пощаде, но толпа без лишних слов расправилась с ним». Ниже по реке Амели де Нери видела двенадцать тел полицейских, которые были раздеты догола{411}. Вскоре после этого ее глазам предстало еще одно зловещее зрелище: «это были сани-волокуши, на которые было брошено обнаженное тело, накрытое белой простыней; ноги немного свисали с саней, и голые ступни волочились по снегу. Над грудью простыня провисала, и можно было предположить, что у несчастного отрезали голову. Весь этот ужасный груз был забрызган пятнами крови. Вероятно, это были останки какого-то полицейского или кого-либо другого, которые везли куда-то в морг»{412}.

Джеймсу Стинтону Джонсу довелось увидеть «ужасное зрелище на снегу», когда полицейский был на улице буквально разорван «на куски» разъяренной толпой. Он рассказывал также о том, что некоторых офицеров полиции, пойманных в своих домах, привязали к диванам или кушеткам, «обливали керосином, а затем поджигали». Дороти Сеймур слышала о начальнике полицейского участка, которого связали и бросили в костер рядом с его полицейским участком. Лейтон Роджерс был потрясен, узнав, что полицейский, который застрелил солдата на углу своего дома, «был тут же заколот штыками и обезглавлен – к ужасу нашей девочки-служанки, случайно проходившей мимо». Обнаружив полицейских, которые вели огонь из пулеметов на крышах домов, с ними расправлялись тут же: «под ликующие крики, одного за другим, их штыками подгоняли к краю крыши и сталкивали вниз, на улицу, где собравшаяся толпа с бранью оплевывала их трупы»{413}.

Докладывая в конце марта 1917 года в Министерство иностранных дел о происходивших в России событиях, Хью Уолпол сделал следующий вывод: «В целом, было бы верным сказать, что, насколько это касалось Петрограда, к вечеру вторника революция совершилась»{414}. С царским правительством было покончено; Арсенал – последняя опора старого режима – сдался к четырем часам дня, после того как восставшие пригрозили направить на него орудия Петропавловской крепости. Все армейские части в Петрограде теперь поддержали революцию, в том числе элитное военно-морское подразделение – Гвардейский экипаж под командованием великого князя Кирилла, а также Кадетский корпус и 350 офицеров Академии Генерального штаба; к восставшим присоединился даже гарнизон, охранявший императорскую семью в Царском Селе{415}.