Слепой. Смерть в подземке - Андрей Воронин

Багор засуетился, прикрепляя плакат. Старый скотч никак не хотел приклеиваться к штукатурке; пока Багор возился с нижним краем картинки, как назло, отклеился верхний, и плакат, погромыхивая, как сорвавшийся с крыши лист кровельной жести, спикировал на пол. Багор наклонился за ним, а потом плюнул, махнул рукой, стремглав отбежал в другой угол и с независимым видом сунул в зубы сигарету. Он как раз прикуривал, когда врезанная в ворота железная дверь распахнулась и в гараж, пригнувшись, чтобы не задеть макушкой низкую притолоку, вошел Палыч. В руке у него был шелестящий, туго набитый полиэтиленовый пакет, сквозь непрозрачные бока которого соблазнительно проступали разнообразные округлые выпуклости, а из горловины торчали горлышки нескольких бутылок. Следом за Палычем в гараж протиснулся Тормоз и первым делом посмотрел на Багра так, как смотрит записной детсадовский ябеда, готовясь во всю глотку торжествующе завопить: «Ага, все рассказано!»

— Ну что? — ставя пакет со снедью на стол, хмуро спросил Палыч. — Нет, говоришь, Валдая?

— Грохнули Валдая, — стараясь не стискивать зубы после каждого слова, сообщил Багор.

— Врет сука, — демонстрируя неизвестные ранее и даже более неприятные, чем его пресловутая и уже ставшая привычной тупость, черты своего характера, тявкнул от дверей Тормоз. — Ранили его, а этот контрацептив штопаный полные штаны навалил и как рванет!..

— Ранили — это плохо, — сказал Палыч, по одной выставляя на стол бутылки. — Я, вишь, в магазин метнулся, думал, отпразднуем, обмоем это дело, как у нормальных людей принято. Ты говоришь: грохнули. Ладно, думаю, раз праздника не получилось, помянем пацана — по-нашему, по-русски. А он, значит, раненый там остался! Сейчас уже небось показания дает, а мы тут сидим…

— То-то я гляжу, ты сильно испугался, — заставив Палыча удивленно вскинуть голову, сказал Багор, затянулся сигаретой и независимо сплюнул на пол. — Чего ж не бежишь? А я тебе скажу: не бежишь, потому что знаешь, что этот недоумок врет. Да и не врет даже, а просто вбил в свою тупую башку первое, что туда взбрело, и теперь стоит насмерть, в натуре, как на допросе. Ты, Палыч, не хуже моего это знаешь, потому и не паришься. И правильно, не парься, не сдаст тебя Валдай. С пулей в башке не больно-то разговоришься, а дырку у него вот тут, — он приставил указательный палец к своему правому виску, — я своими глазами видел.

— На себе не показывай, — напомнил Палыч. — Тогда, стало быть, помянем… Да, сделал вас этот очкастый снайпер!

— Сделал, — не торопясь занять место за столом, признал Багор. — Только Валдая не он грохнул. Был там кто-то еще, какой-то тихушник, которому, как я понимаю, очень не хотелось, чтоб Валдая живьем взяли.

Палыч скользнул обманчиво равнодушным взглядом по тому месту, где еще недавно висел, прикрывая собой тайник, плакат с изображением спортивного «доджа», и снова уставился на Багра. Вид у него был безмятежный, чуть ли не сонный, и Багор вдруг понял, что вплотную подошел к некой незримой черте, переступив которую назад уже не повернешь. А впрочем, чего там — подошел! Переступил, давно уже переступил, потому что Палыч — это тебе не Тормоз, ему ничего разжевывать не надо. Он уже все понял, сделал выводы и принял решение. И, как ты себя теперь ни поведи, на его решение это уже не повлияет. И уже неважно, кто застрелил Валдая — он или, может, Илья-пророк, — конечный результат от этого не изменится…

Багор заставил себя посмотреть на Тормоза — именно заставил, потому что отвести взгляд от сонного широкого лица Палыча вдруг оказалось так же трудно, как от пистолета охранника там, во дворе. Тормоз был в своем репертуаре — тупо смотрел на Палыча и ждал, что тот скажет. Он, как обычно, ни хрена не понимал и ждал не объяснений, а команды, подтверждая тем самым однажды высказанное покойным Валдаем предположение, что ведет свое происхождение не от обезьяны, как все нормальные люди, а от сторожевой собаки.

Багор немедленно забыл об этом недоумке, присутствие которого здесь и сейчас влияло на ситуацию не больше, чем присутствие любого другого предмета обстановки — стола, табуретки, гидравлического подъемника или аппарата для точечной сварки, неубранные кабели которого до сих пор змеились на краю пустой осмотровой ямы. Багор не просто забыл о приятеле — он перестал его видеть, как не видел сейчас ничего, кроме загорелой физиономии своего начальника. Все остальное слилось в единый, монолитный, расплывчатый фон, вроде белого задника в фотоателье, где делают карточки на документы.

— Мне мерещится, — сказал наконец Палыч, — или ты, Никитка, на что-то намекаешь?

— Не мерещится. — В горле вдруг пересохло, и эти слова Багор не произнес, а прокаркал. — И не намекаю. Я тебе прямо говорю: странно, блин, что «марголина» в тайнике нету.

Тормоз вдруг сорвался с места и устремился к тайнику. Багор чуть было не удивился, но тут же сообразил, в чем дело. Последний раз пистолет в тайник клал именно Тормоз и теперь, вряд ли понимая, о чем, собственно, идет разговор, видимо, испугался, что подозрение в краже падет на него.

— Нету! — послышался из дальнего угла его испуганный и одновременно возмущенный голос. — В натуре, Палыч, нету ствола! Плакат на полу валяется, а шпалера как не бывало! Сперли, век воли не видать! Вот же суки!!! Как же они сюда пролезли?

— Вот дебил, — не удержался от комментария Багор.

— Да, ума у парня палата, только ключ потерялся, — вполголоса согласился Палыч и, взяв тоном выше, добавил: — Успокойся, Серый, никто его не крал. Я его тут одному лоху за хорошие бабки впарил. Все равно ствол был паленый, а понадобится — другой достанем…

— Круто, — сказал Багор. — А этот твой лох, случайно, нашему кавказцу соседом не приходится? Это к нему ты на «тойоте» гонял?

— Глазастый, — усмехнулся Палыч. — Ну, и что ты еще скажешь, умник? Что теперь делать будешь — в ментовку побежишь?

— Стоило бы, — с трудом веря, что это говорит он, да не кому попало, а самому Палычу, сквозь зубы произнес Багор, — да только…

Палыч едва заметно кивнул, глядя поверх его плеча. Внезапно осознав, что, нападая на хозяина, не стоило поворачиваться спиной к сторожевому псу, Багор хотел обернуться, но не успел. Тормоз, который уже какое-то время стоял у него за спиной, держа наперевес малую кувалду с обрезком водопроводной трубы, приваренным вместо рукоятки, с хрустом ударил его между лопаток этим оружием пролетариата, не менее увесистым, зато куда более удобным, чем пресловутый булыжник.

С тех пор как сгорел его «ниссан», Марат впервые сел за руль. Процесс вождения автомобиля, всегда помогавший ему справиться с отрицательными эмоциями и восстановить душевное равновесие, на этот раз оказался сплошным разочарованием и не успокоил его, а лишь еще больше взбесил: после стремительной, как управляемый ракетный снаряд, юркой спортивной машины это бюргерское корыто, казалось, едва ползло. Скорость в нем не чувствовалась совершенно, двигатель был почти не слышен, а мощность, на взгляд Марата, далеко не соответствовала внушительным габаритам: ее откровенно не хватало — по крайней мере, с точки зрения Черного Барса, который в данный момент с охотой оседлал бы термоядерный взрыв.