Мир всем - Ирина Анатольевна Богданова

взял за руку и яростно зашипел: — Чёрт побери! Вы что, не можете что-нибудь соврать? Скажите, что провожали знакомую старушку или преследовали вора. Придумайте достоверную версию, и будем считать инцидент исчерпанным.

Пальцы Романа Романовича крепко держали моё запястье, вдавливая часы в кожу. Чтобы не смотреть в его глаза с близкого расстояния, я опустила голову:

— У меня нет знакомой старушки, и воров я не выслеживала. Я ходила в церковь, потому что Рождество.

— Вы понимаете, что в противном случае я должен вас уволить?

Я с трудом разомкнула похолодевшие губы:

— Понимаю.

Роман Романович расслабил пальцы, и я выдернула руку из его хватки. Растревоженным зверем он прошёлся по кабинету взад-вперёд. Я видела, что он нервничает больше, чем я, и это придало мне уверенности. Вырвав из тетради лист бумаги, он положил его на стол:

— Садитесь, пишите заявление об уходе. Готовы?

— Да.

— И что будете делать? Где работать?

Я пожала плечами:

— Не знаю. Пойду в дворники или на завод подсобницей. Не пропаду и не сопьюсь.

Меня охватило ледяное спокойствие, как бывало при очень сложной оперативной обстановке, когда к дороге рвались немцы, а тебе надо регулировать движение, пока не уйдёт последняя машина. Или ты поборешь страх, или он тебя, иначе в бою не выстоять.

Без суеты, а куда теперь торопиться, я села на стул и опустила перо в чернила:

— С какого числа писать? С сегодняшнего?

— Подождите! — Директор сделал ещё один круг по кабинету и остановился вровень со мной. — Я могу вам предложить вариант выхода.

Я с интересом глянула в его сторону:

— Да? И какой?

Он с отчаянием зажмурился и выдохнул:

— Выходите за меня замуж!

С таким же эффектом он мог ударить меня обухом по голове или, к примеру, облить ведром кипятка. Пачкаясь в чернилах, я зачем- то выдернула из ручки перо, вытерла его промокашкой и снова вставила. Тем не менее безотчётные действия помогли мне собраться с мыслями, и когда я смогла раскрыть рот, голос звучал хладнокровно и ровно:

— Вы, наверное, шутите, Роман Романович.

— Да какие уж шутки. — Он безнадежно махнул рукой и присел на стул под портретом Сталина. — Уволиться вам придётся в любом случае. Но материально я вас обеспечу, да и без работы не останетесь. Посидите полгодика дома, а потом подберём хороший вариант. — Он взглянул мне в лицо и смешался. — Но это я так. На всякий случай. Я понимаю, что огорошил вас. Но поверьте, Антонина Сергеевна, мои чувства к вам совершенно искренние.

— Роман Романович, простите меня, но я не могу принять ваше предложение. Иначе перестану себя уважать.

Притянув к себе листок бумаги, я быстро написала заявление об уходе.

— Вот, пожалуйста. — Я встала. — Могу идти?

— Нет. Одну минуту. Я могу вам предложить ещё один вариант.

«Ещё одного я не вынесу», — молнией промелькнуло в голове. Но Роман Романович выглядел таким несчастным, что я остановилась.

— Слушаю вас.

— У меня есть знакомая учительница младших классов. Она живет в Колпино. Так вот. Утром я с ней созвонился на всякий случай. Она согласна поменяться с вами, но у неё есть условие: поменяться не только местом работы, но и жилплощадью. В Колпино вас никто не знает, и вы сможете спокойно работать. Но советую не рубить сплеча не обдумав, потому что в Колпино тяжёлая ситуация. — Он сделал паузу. — Война там круто прошлась по городу.

Давая мне время на размышление, Роман Романович взял моё заявление и бегло пробежал глазами по строчкам.

Он изо всех сил старался выглядеть невозмутимо, но нервно подрагивающие руки выдавали его смятение. Я же, напротив, внезапно почувствовала, что зыбун под ногами превращается в твёрдую почву, на которой можно стоять твёрдо и уверенно.

Я улыбнулась:

— Колпино так Колпино. А то, что там тяжело, даже лучше, ведь кто-то же должен поднимать страну. Спасибо вам большое, Роман Романович. Я согласна.

— Воля ваша. Идите подписывайте обходной лист. У вас пять дней на переезд и оформление. С началом учебной четверти учителя должны быть на своих местах. — Директор положил моё заявление на стол и глухо произнёс, обращаясь к чернильнице: — Мне жаль.

* * *

— Значит, уезжаешь?

Мы с Раей сидели на подоконнике, и за нашей спиной крупными хлопьями падал снег.

Свет в комнате не горел, поэтому я не видела Раиного лица, но в её голосе переливчато дрожали слёзы. Я и сама едва сдерживалась, чтоб не зарыдать. В школе, пока бегала с обходным листом, держалась, даже шутила, а дома накрыло безнадёгой, холодной и чёрной, как ночь за окном.

— Уезжаю, Раечка.

— Ну, объясни, почему? Чем тебе здесь плохо? Да ещё посреди года сорвалась, могла бы до лета дотерпеть.

— Не могла.

Я легко изобрела бы приемлемый вариант объяснения или ответила уклончиво, мол, расскажу попозже, а пока не могу или некогда. Но врать и изворачиваться после посещения церкви казалось кощунством. Правда всегда лучше лжи, даже если её не примут.

Вздохнув, я стала с подробностями рассказывать Рае о случившемся. И о том, как в первый раз поехала на Новодевичье кладбище к бронзовому Спасителю, и о бабусиной просьбе поминовения, и о том, как мечтала встретить давно забытое Рождество с тихим белым Ангелом, что наверняка прилетел бы покачаться на еловой ветке.

Рая слушала, отстранённо опершись спиной об оконный проём. Я чувствовала, как мои слова падают вниз стеклянными горошинами и со стуком разбиваются об пол. Не знаю, поделилась бы я сокровенным, если бы в комнате горел свет. Но темнота рассеивала пространство, даря иллюзию защищённости от посторонних глаз.

Вместе с последними словами я стиснула руки на коленях и уставилась в окно, где кружился хоровод снежинок. Я слышала Раино лёгкое дыхание и то, как она нетерпеливо шевельнулась, собираясь с духом.

Я столько раз теряла боевых друзей, всегда с отчаянием цепляясь за невозможное: а вдруг ошибка? Оказалось, что потерять подругу в мирное время тоже больно, даже если она жива и сидит рядом.

— Тоня, — Рая перевела дыхание, и её голос зазвучал робко, как у первоклассницы перед школьной доской, — объясни дорогу на Новодевичье кладбище, я тоже стану туда ходить.

— Рая!!!

Она обняла меня и заплакала, уткнувшись головой в плечо.

И я тоже заплакала. Слёзы скатывались по щекам и набухали под веками. Я хлюпала носом, вытирала их подолом юбки, а они всё текли и текли.

— Знаешь, я редко плачу. И сейчас не буду, но спасибо тебе за эти слёзы.

Она погладила меня по плечу:

— Я пойду, а то мама заругает. А утром