Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева

аульчане! Окутанный этим теплом, словно виноградные побеги согревающим дымком костров, он, не помнящий ласки матери, не видевший отца, тем не менее не ощущал своего сиротства. «Шапи, мы сварили молодую картошку. Иди к нам». «Аминат, мы нашли на своей делянке поспевшие бобы. Возьми для Шапи». Маленького его ласкали, подбрасывали на руках, катали на молотильных досках, брали с собой в горы.

Сначала он думал, что бабушка Аминат вовсе не бабушка ему, а мать, и называл ее мамой. А когда подрос, узнал, что его родители вернулись с войны израненными и вскоре умерли. Они никогда не фотографировались, и образ матери он составил сам, невольно взяв лучшие черты у всех женщин аула.

Но по-прежнему больше всех он любил свою бабушку, заменившую ему мать. Это она баловала его как могла. Совала ему лучшие куски. Оберегала от домашней работы. Не разрешала утром будить его: «Пусть спит сиротка, пока сам не проснется».

Это она купила ему портфель, букварь и тетрадки. И сама отвела в школу и попросила директора, чтобы его посадили за первую парту. Она даже добилась от директора обещания, что он самолично будет следить за тем, чтобы ее сиротку не обижали в школе.

Бедная бабушка! Если бы она знала, как жестоко обидела его эта гордячка Узлипат, она бы, наверное, вырвала все ее черные косы и выцарапала глаза. И Шапи пришел в ужас оттого, что́ может натворить бабушка, если узнает, что из-за своей обидчицы он даже сбежал из аула.

Нет, надо вернуться как можно скорее и сделать вид, будто ничего не произошло. «Скажу, что собирал травы для гербария и не заметил, что зашел далеко», — сообразил Шапи и быстрыми шагами стал спускаться вниз по извилистой, покатой, такой послушной, когда идешь вниз, тропинке.

…Во многих саклях уже не горел свет. Но их дом ярко светился всеми своими окнами, и на веранде мелькали тени.

«Хорошо, что я вернулся, — успокоенно подумал Шапи, — а то они, чего доброго, так и не легли бы спать».

Но, уже подойдя к крыльцу, он насторожился, услышав голос дяди.

— Это ты своим безмерным баловством воспитала из него эгоиста! — громко и сердито говорил Ахмади. — Что ему оттого, что мы беспокоимся? Ты приучила его думать только о себе.

— Я вижу, он встал вам поперек горла, — жалобно возражала Аминат. — Не понимаю, чего вам надо от ребенка…

Шапи уже хотел взбежать на крыльцо с радостным криком: «Я здесь, бабушка!» — как сердитый голос дяди заставил его насторожиться.

— Он уже давно не ребенок, — говорил Ахмади. — Ты его так разнежила, что из него вырос не мужчина, а какая-то манная каша.

— Он же сирота. Он не знал вкуса материнского молока, — задрожал, срываясь на слезы, голос Аминат.

И снова, словно обухом по голове, тяжелый бас дяди, как приговор:

— Тем более его надо приучать к самостоятельности…

Но Шапи уже не слушал дальше.

«Так, значит, я не мужчина, я манная каша, — чуть не плакал он от бессильной обиды. — Ничего, они еще пожалеют об этом, я еще докажу им, что я мужчина, а вовсе не… не манная каша». И Шапи, сжав кулаки, бросился обратно в горы…

Взрослый Шапи тихонько посмеялся над Шапи-подростком.

Но даже этот тихий смех разбудил Узлипат, — видно, очень уж чутко она спала.

— Шапи, где мы? Почему стоим? Кажется, я уснула? — спрашивала она, озираясь и растерянно приглаживая волосы, как это всегда делает женщина, проснувшаяся на людях и словно бы застигнутая врасплох.

— Ты спала совсем мало, — поспешил успокоить ее Шапи и завел машину.

Больше до самого аула они не сказали друг другу ни слова. Иногда он украдкой косился на круглое зеркальце и видел второпях то ее глаз, то маленькое розовое ухо с рубиновой сережкой, то нежную руку, поправляющую растрепавшийся пучок волос.

XII

ПРОВОДЫ

…— Сегодня был такой трудный день. Думала, хоть дома отдохну. И вот на тебе, — пожаловалась Аймисей.

— А ты, доченька, отдыхай, видишь, сколько у меня помощниц. И без тебя управимся, — сказала Аминат, не поднимая головы от миски, где она перебирала рис для плова.

— Скажешь тоже — отдыхай! — возмутилась Аймисей. — Разве я могу сидеть сложа руки, если в моем доме готовятся к проводам моего сына?

— Не вовремя, мать, ты все это затеяла, — вмешался и Ахмади, — ведь осень на носу, полевые работы в самом разгаре. Разве сейчас можно отвлекать людей? Конечно, они придут, но будут сидеть как на раскаленных углях. И председатель колхоза нас по головке не погладит.

— Вай, вы слышите, что говорит мой сын! — всплеснула руками Аминат. — «Не вовремя затеяла», «все тебя осудят»… Да можно подумать, что это я сама выписала внуку повестку в армию. И когда это ты видел, чтобы в день проводов люди работали в поле?! Такое бывает раз в жизни. Или ты не знаешь обычаев? Можно подумать, ты вырос не здесь, среди людей, а в глухом лесу, как дикий плод на ветке.

— А, тебя не переспоришь, — махнул рукой Ахмади и обратился к жене: — Аймисей, где ты думаешь накрывать столы? Наверное, лучше во дворе?..

— Конечно, во дворе. Ведь она уже пригласила зурнача Кади. Значит, будут танцы. Только бы дождь не помешал. Что-то не нравится мне эта серая туча на вершине Акаро, — и Аймисей озабоченно посмотрела в небо, где и вправду над горой клубился плотный дым.

— Аймисей, а где же, так сказать, виновник торжества? — спохватился Ахмади, — Не получится ли у нас свадьба без жениха?

— Я его видела, когда шла с работы. Он, разнаряженный в пух и прах, спешил в сторону озера.

Напоминание об озере почему-то подействовало на Ахмади раздражающе.

— Ничего, армия выбьет у него дурь из головы, — пробурчал он.

— Почему ты сердишься? — ласково дотронулась Аймисей до его руки. — Ведь сын весь в тебя. И голос, и волосы, и походка, и жесты, и такой же увлеченный. Помнишь, как ты потихоньку от всех мастерил в пещере крылья, чтобы полететь в небо, и однажды показал их мне. Тебя так и дразнили Икаром.

— Может, хоть он добьется своего, — вздохнул Ахмади и добавил совсем тихо: — А глаза? Чьи у него глаза?

— И глаза твои. Ничего он не взял от меня. Все, как есть, твое.

— Спасибо тебе, Аймисей, — голос Ахмади дрогнул. — Если бы не ты… — И он отвернулся, не договорив…

— Вай, Аминат, ты дожила до счастливого дня: твой внук вырос, стал мужчиной и идет служить в армию. Это ли не счастье? Поздравляю тебя, — и Патасултан, появившись