Лиса в курятнике - Эфраим Кишон

— Ну хорошо, я поступил недостойно, но ведь господа все-таки украли цемент!

Однако его слова потонули в возгласах всеобщего негодования. Супруга цирюльника, госпожа Хасидов, не смогла обуздать свой гнев и публично спросила: какое дело ветеринару до деревенского цемента и зачем вообще Герман Шпигель утруждает этой проблемой членов совета?

— Три коровы, красивые как картинка, пали у нас в прошлом году из-за твоего лечения, — вышел из себя сапожник, — почему ты об этом не говоришь, Шпигель?

Депутаты без конца обвиняли инспектора, заявляя, что они лишают его общественного доверия и что он использовал свое положение, дабы злостно опорочить статус депутатов. Бедный Шпигель попытался выступить в свою защиту, утверждая, что его просили раскрыть истину в деле Хасидова, но все его слова не привели к желаемому результату, и ему пришлось со стыдом уносить ноги из зала заседаний ради предотвращения актов насилия.

Комисия по расследованию тут же собралась на экстренное заседание и немедленно лишила ветеринара полномочий, возложив их на члена совета Офера Киша.

Ты, Геула, разумеется, хочешь услышать о том, какова же была моя позиция в качестве председателя Временного совета. С одной стороны, я понимал ярость делегатов и то, что шпионаж Шпигеля справедливо возбудил всеобщее негодование, ведь это действительно является предосудительным предательским деянием. С другой стороны, я всегда был известен своей бескомпромиссностью в вопросах пуританизма наших дней. К тому же я был расстроен тем, что сам затеял всю эту историю тем злополучным посланием. Посему я встал и осудил поведение совета в отношении человека, который всего лишь выполнял свой общественный долг. Я объяснил делегатам, что им не позволяется посягать на общественную собственность, даже если это будет кусок металлического прута или ботиночный шнурок, и что существует возможность улаживать такие дела в рамках общепринятой процедуры и моральных принципов. Я объяснил старосте, что он провинился, ибо он вообще не должен был прибегать к этой сомнительной процедуре, так как мы могли выделить официально и ему, и другим делегатам необходимое количество цемента и иных материалов в порядке аванса в счет их пенсий и так далее, и что общественным деятелям нельзя участвовать в акциях, которые могут запятнать их репутацию в глазах общества.

Вообрази себе, дорогая Геула, что в эту минуту встал этот скандалист цирюльник и, нагло перебив меня, заявил:

— По какому праву господин инженер вмешивается во внутренние дела совета и кто вообще приглашал его на закрытое заседание?

Мало того: и сапожник, господин Гурвиц, грубо заявил, что есть границы гостеприимству, и что они уже не младенцы и им не нужен учитель, и т. д., и т. п.

Поскольку все делегаты соблюдали лояльность по отношению к обоим наглецам, которые, кстати, без меня не в состоянии шагу ступить, я тихо встал и заявил:

— Горе деревне, что позволяет себе так поступать с Амицом Дольникером!

Я поднялся и ушел к себе с гордо поднятой головой.

Таким образом, Геула, теперь тебе понятно, почему я так стремлюсь покинуть побыстреее эту заплесневелую дыру. Мне трудно дышать в отравленной атмосфере этого хулиганского гнезда, где меня горько обидели ни за что. Тяжки их преступления. Кроме того, уже идут дожди и внезапно сильно похолодало; я закрылся у себя в комнате, погруженный в размышления, и ни с кем не общаюсь, я удалился от мирских забот, и все дела этого мира для меня — суета сует. До свидания, дорогая. Я жду тебя.

С большой надеждой, твой Дольникер.

Главное забыл: позаботься о репортерах.

Дольникер закрыл конверт, написал адрес и вручил письмо доверенному — водителю «Тнувы» с большой просьбой передать его как можно скорее в руки госпожи Дольникер. Казалось, водитель понял щекотливую ситуацию.

— Положитесь на меня, господин Дольникер, — водитель сунул письмо глубоко в карман. Однако сразу после этого он поспешил к цирюльнику, передал ему письмо и выразил надежду, что г-ну Хасидову и его жене оно будет интересно. В оправдание водителя следует сказать, что им двигала вовсе не слепая ненависть к государственному деятелю, а лишь желание сделать широкий жест, дабы сохранить хорошие торговые отношения со старостой, который в последнее время составлял списки заказываемых товаров совершенно произвольным образом.

Господин Хасидов и его жена искусно вскрыли конверт.

— Вот видишь, Залман, — пожаловалась госпожа Хасидов после прочтения, — что значит делать людям добро. Инженер у нас здесь развлекался, ел и пил как лошадь, а теперь он нас грязью обливает и хочет убежать. Я тебе говорю, Залман, — вы, политики, все заслуживаете лишь тумаков.

Цирюльник чиркнул спичкой и сжег письмо. Лицо его было задумчиво. Залман Хасидов в последнее время нервничал. Нелегкое бремя власти весьма сильно давило на него и даже служило причиной странного покалывания в животе и появления кислого привкуса во рту[5]. Люди из постоянной низкой зависти распускали о нем дурные слухи и распространяли всякие глупые выдумки, например о каком-то коровнике и цементе, принадлежавшем деревне, и о ветеринаре, который, возможно, был соучастником кражи, и прочие глупости, об источниках которых один Бог знает.

Следует отметить, что в общественном мнении отразилась умеренная неприязнь к совету и его функционерам.

— А кто из нас, собственно, выбирал этих представителей? — спрашивали друг друга жители деревни с немалым удивлением. — Как случилось, что именно эти люди дают нам приказы и мы им подчиняемся?

И теперь крестьяне часами стояли под деревьями на улице возле нового коровника цирюльника, не отрывая глаз от закрытых окон здания, где проходили заседания Временного совета. Крестьяне спрашивали:

— Господи! Сколько же они могут там сидеть, ничего не делая, когда поля тмина запущены?

Делегаты тоже ощущали критику с полей, но это бы их нисколько не заботило, если б не приближающийся срок выборов — до Судного дня оставалось три недели. Вот поэтому-то на одном из заседаний возникла практическая идея сделать что-то «хорошее», дабы порадовать жителей и повысить уровень почитания ими законных властей деревни.

— Господин опекун, — обратились представители к новому председателю, сменившему ушедшего инженера, — что нужно делать в таких случаях?

— В таких случаях делают что-то социальное.

— А почему социальное? Что это такое?

— Это операция «Возлюби ближнего как самого себя», — объяснил Зеев с большим удовольствием, — она охватывает разные виды благотворительности, например бесплатное медобслуживание, бесплатное обучение в школах, бесплатные посещения музеев за счет властей и так далее.