Князь Святослав - Борис Васильев

Свенельд, разыскав робкого маленького священника, похоронил ее по христианскому обряду у подножия Киевского холма, на котором впоследствии князь Владимир, которого она всегда считала своим внуком, заложил Десятинную церковь.

И большего он сделать не мог.

Нет, неправда, мог. И обязан был сделать. Свенельд был и оставался язычником, а значит, должен был мстить. Да и последние слова, которые он расслышал, были не о их любви, не о нем, а о Руси. Королева русов до последнего мгновения жизни своей оставалась Королевой.

«Он погубит Русь…»

Эти последние ее слова звучали в его душе, не смолкая ни на мгновение.

«Он погубит Русь…»

Погубит то, за что щедро заплачено голодом селян и кровью дружинников. Муки женщин, безвинная гибель детей и беззащитных стариков… За это издревле полагалось одно:

«Повинен смерти».

Но преступник был зачат в счастливой любви и счастливом согласии. Да, Киевскому Великому княжению требовался достойный наследник, но этот наследник любил сражения более собственной жизни, он и жил-то ради битв, криков раненых и стонов умирающих. Он отказался от родного гнезда, устеленного светлыми душами погибших с честью и славой.

Значит, повинен смерти…

Свенельда вдруг охватило нетерпение. Оставив далеко позади медленно плывущие и застревающие на каждом перекате насады с дружиной, он повелел гребцам своего струга грести день и ночь безостановочно. А порою и сам садился за весла, чтобы дать отдохнуть тем, кто окончательно выбился из сил.

Достигнув порогов значительно раньше, чем перегруженные неуклюжие насады, спрыгнул на камни и, оставив гребцов, перебрался на левый берег Днепра.

— К бою, — шепнул кто-то из-за камней.

— Я — воевода Свенельд, — громко сказал он. — Иду с миром. Один.

— Батюшка мой!

Он узнал голос: кричал Руслан. И сказал:

— Здравствуй, сын.

Руслан бросился к нему, припал к груди. За ним стоял молодой печенег. Свенельд улыбнулся:

— Куря?

Хан печенегов молча преклонил колени.

— Здрав буди во веки веков, великий воевода, побратим моего отца и мой названый отец.

Обнял, поднял с колен. Куря почтительно поцеловал великого воеводу в плечо. И представил:

— А это княжич Бориська. Мой родственник, я за него свою младшую сестру выдал.

— Ты как здесь оказался, княжич?

— Князь Святослав продал меня в рабство. Жду, чтобы посчитаться.

— Вот и я за тем же пришел к вам, — вздохнул Свенельд. — Великий князь Святослав, ослепленный блеском мечей, отрекся от Руси… — Из-за этого… — он с трудом проглотил подкативший к горлу комок, — умерла великая княгиня Ольга…

И замолчал, почувствовав, что сейчас может задрожать голос.

— Что значит — отрекся от Руси? — негромко спросил Руслан.

— Он сказал, что столица его княжества будет отныне в Болгарии, а Русь станет поставлять для него мед и рабов. Это и убило великую княгиню.

— И это на него похоже, — усмехнулся княжич Бориська.

— Он убил ее и знал, что убивает. А мне повелел привести к нему все киевские дружины…

Пока шел невеселый рассказ, хан Куря распорядился заколоть и разделать молочного жеребенка. Справили невеселую тризну по великой княгине Ольге, поднимая чаши с айраном, а на прощанье Свенельд жестко сказал:

— Повинному — смерть. И ждать ее он будет здесь. Вы — мечи его судьбы.

— Меч один, — угрюмо сказал княжич Бориська. — Мой меч.

— А голова — моя!.. — неожиданно выкрикнул печенежский хан Куря.

— Вот и славно, — у Свенельда чуть дрогнули седые усы. — Надеюсь на вас, очень надеюсь, сыны мои.

Помолчал немного. Добавил:

— Дружине моей не надо вас видеть. Много глаз — много слухов. Я проведу ее на Дунай через Днестр. Прощайте, витязи.

4

Свенельд провел свою дружину сразу на Днестр, минуя пороги. Не следовало показывать места, куда, в конце концов, откатится Святослав после разгрома всех своих объединенных сил. А что разгром неминуем, Свенельд не сомневался. Силы Византии были неисчислимы.

Первый вопрос, который он задал великому князю, был для того неожиданным:

— По твоему повелению, князь Святослав, был взят гридень из окружения великой княгини. Христианин Глеб. Жив ли он?

— Он оказался никудышным воином, и я оставил его при себе. Передает мои повеления, чистит мои доспехи. Завтра ты его увидишь. Я послал его в обоз, чтобы он привел всех крепких мужиков.

Воины Свенельда были опытными и дружными, и Святославу стало немного легче. На военном совете было решено прорываться к Доростолу и срочно копать рвы, чтобы сорвать штурм греков.

Прорываться не пришлось. Цимисхий обрадовался, поняв, куда рвется Святослав. В мышеловку.

О возможной осаде армии Цимисхия никто не подумал — ни решительно безрассудный великий князь, ни опытнейший и все оценивший полководец Свенельд.

1

А Цимисхий неторопливо, продуманно стягивал войска в один кулак. Он прекрасно представлял себе опыт, сплоченность и выучку, как дружин Великого Киевского князя, так и знаменитого Свенельда и не хотел рисковать понапрасну. Перед ним стояла благородная задача полностью разгромить захватчиков, ворвавшихся в его страну. Разгромить и навсегда выбросить их за пределы Византии.

Ценой больших жертв Иоанн Цимисхий через горные перевалы прорвался к Преславе — столице Болгарского царства. Здесь содержался плененный Святославом болгарский царь Борис с женой и детьми, за которыми приглядывал оставленный для этого Калокир. Была жестокая сеча, но, в конце концов, византийцы ворвались в город, а оставшиеся в живых русские воины заперлись в кремле. Калокиру каким-то чудом удалось выскользнуть вместе с Глебом, и они ускакали в Доростол к Святославу.

Цимисхий двинулся к Доростолу, по дороге освобождая города, захваченные Святославом. Великий князь вывел навстречу все свои силы. В тяжелой и затяжной битве греки оттеснили русские войска за стены Доростола. Византийский император ринулся на приступ, но, получив отпор, сразу же отошел, предпочитая обождать, когда подойдут его огнеметные суда.

Вскоре суда подошли, но Святослав не стал ожидать их атаки. Он велел убрать свои лодки поближе к городу и вышел из крепости со всеми своими силами.

Бой был не на жизнь, а на смерть. Казалось, победа уже склонялась на сторону русских войск, когда один из греков пронзил копьем Сфенкла. И Святослав, повелев взять тело погибшего друга детства, приказал отступить и запереться в крепости.

Он чувствовал в душе полное опустошение. Погиб не только друг его детства, не только верный помощник, ближайший советник, как в жизни, так и в сражениях, погибло нечто в нем самом, и он понимал, что отныне никогда уже не станет прежним.