Краткая история Германии - Хаген Шульце

Стабилизация означала и экономическое оздоровление. Индустрия устояла в условиях инфляции, использовав для инвестиций шанс, вызванный обесценением денег и притоком иностранного капитала, поступавшего в Германию вследствие принятого плана Дауэса и связанного с ним первого крупного займа на Уолл-стрите. Таким образом, снова заработала финансовая система, несколько лет поддерживавшая в рабочем состоянии трансатлантическую экономику. Теперь Германия могла выплачивать репарационные долги государствам Антанты. Те платили свои военные долги США, а оттуда деньги в форме кредитов опять текли в Германию. Эта удивительная система необычайно быстро оживила немецкую экономику. С 1924 по 1929 г. объем производства в Германии возрос на 50%, и во многих областях удалось отвоевать прежнее лидирующее положение на мировом рынке.

Однако подъем охватил в основном только немецкую экспортную промышленность. Конъюнктура внутреннего рынка оставалась скромной. Только в 1927 г. был достигнут уровень валового внутреннего продукта (ВВП) 1913 г., и вскоре кривая снова пошла вниз. Готовность к получению инвестиций продолжала отставать от уровня инвестиций 1913 г. Показатели производительности труда оставались в состоянии стагнации и ни разу не достигли довоенного уровня. Такова была обратная сторона величайшего социального завоевания Веймарской республики — восьмичасового рабочего дня. И тот, кто вспоминал о довоенном времени, делал вывод, что численность безработных даже в 1927 г., лучшем году конъюнктуры Веймарской республики, достигала гораздо более высокого уровня, чем в худшие предвоенные годы. Экономика была в корне нездоровой, что объяснялось в значительной степени концентрацией производства, картелированием, подавлявшим более гибкое поведение предприятий на рынке, а отчасти тем, что субсидии и кредиты направлялись прежде всего не в перспективные отрасли промышленности, а в сельское хозяйство и тяжелую промышленность. Не в последнюю очередь причина заключалась в чрезмерно высокой доле заработной платы, Так как издержки производства из-за иностранной конкуренции нельзя было возместить за счет потребителей, они снижали инвестиционную деятельность предприятий и, следовательно, численность занятых.

Не политическая устойчивость и не мнимая экономическая стабильность сделали средний период истории Веймарской республики «золотыми двадцатыми годами», а взлет культуры, до сих пор сохраняющий легендарные черты. Это было время невероятного духовного напряжения и творческого художественного подъема: от «Баухауза»[56] Вальтера Гропиуса до «Волшебной горы» Томаса Манна, от «Кардильяка» Пауля Хиндемита до принципа неопределенности Вернера Гейзенберга, от «Заката Европы» Освальда Шпенглера до «Лица господствующего класса» Георга Гросса, от волновой механики Эрвина Шрёдингера до «Голубого ангела» Йозефа фон Штернберга, от «Рабочего» Эрнста Юнгера до «На Западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка. Все это и многое другое клубилось на протяжении десятилетия, образуя мерцающий, сверкающий калейдоскоп неслыханных форм, цветов и тем.

Тем не менее «культура Веймара» была также мифом, рожденным в пражских и парижских кафе, колониях эмигрантов в Нью-Йорке и Калифорнии после бегства и лишения гражданства многих интеллектуалов, придававших особую форму и цвет 20-м годам. То, что казалось экзотическим цветком республики, растоптанным в 1933 г. сапогами штурмовиков, в действительности зацвело гораздо раньше.

Культура веймарского периода уходила своими настоящими корнями в авангард вильгельмовской Германии, в беспокойство, охватившее буржуазную интеллигенцию на рубеже веков. Двадцатые годы не породили, собственно, ничего нового. Новое заключалось лишь в том, что официальный буржуазный академизм очистил поле, уступив место прежним аутсайдерам. Это произошло с утратой равновесия буржуазным обществом как формирующим стиль «класс для себя», с потерей буржуазного чувства собственного достоинства в результате проигранной войны и экономической катастрофы, вызванной инфляцией. Таким образом, новое искусство вовсе не было народным. Из 34 названий немецких книг, продававшихся с 1918 по 1934 г. миллионными тиражами, только три можно в определенной степени приписать «веймарским» литераторам: «Эмиль и сыщики» Эриха Кёстнера, «На Западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка, а также «Будденброки» Томаса Манна, вышедшие, правда, в 1901 г. Массовая аудитория читала совсем других писателей: Германа Лёнса, Ханса Кароссу, Вальтера Флекса, Ханса Гримма или Клару Фибих, а тривиальные романы Карла Мая или Хедвиг Куртс-Малер имели самый большой успех у публики. Художественный подъем веймарской Германии был, как и все остальные культурно-исторические взлеты, чисто элитарным явлением. Все происходило в узком кругу литераторов, художников, музыкантов, мыслителей, меценатов, потребителей культуры, принадлежавших к более высоким социальным слоям, находившимся между образованной буржуазией и богемой.

* * *

Это была в высшей степени буржуазная культура, зараженная, однако, антибуржуазными настроениями и сформировавшаяся под воздействием мировой войны. «Левые» сделали вывод, что всякое убийство, все военное и любая униформа злы и бессмысленны, социализм же, напротив, добр. Такой человек, как Карл фон Осецкий, издатель журнала «Вельтбюне», боролся за республику во имя морали и прав человека, хотя и не за существовавшую Веймарскую республику, которая ему, как и многим другим интеллектуалам эпохи, казалась компромиссной, незавершенной, скучной и буржуазной. Он выступал за грезившуюся ему социалистическо-пацифистскую республику, ради осуществления которой был готов призвать к избранию президентом руководителя КПГ Эрнста Тельмана.