Потерянные сердца - Эми Хармон

– Я не ревную, – бормочет он. – Мне нравится видеть, что ты улыбаешься, слышать твой смех. Ты так много трудишься, и в твоей жизни так мало радостей. Но танцевать я не хочу.

Он касается моего лица, проводя большим пальцем по скуле и по переносице, будто хочет пересчитать все веснушки. Я делаю шаг ему навстречу и поднимаюсь на цыпочки. Наши тела соприкасаются, когда я прижимаюсь губами к теплой, соленой, гладкой коже у него на шее. Он наклоняется и отвечает на ласку, целуя меня в подбородок и щеку. Наконец он прижимает меня к себе и, вдохнув, накрывает мои губы своими.

Он говорил, что не хочет танцевать, но это похоже на танец. Просто немного другой. Его губы – ищущие, настойчивые – касаются моих, смыкаются и размыкаются, и каждое движение стремится к одному и тому же завершению. Или началу. Вдвоем мы образуем замкнутый круг.

Это не первый наш поцелуй. Прошлый напоминал столкновение. Джон хотел, чтобы я обратилась в бегство, я же хотела остаться и продолжить борьбу. Теперь наш поцелуй не похож на сражение. Он медленный и плавный, как воды Платта: на поверхности движения не заметно, но под водой ил постепенно меняет форму. Руки Джона обвивают меня, мои ладони прижимаются к его груди над сердцем, жадно сминая ткань. У меня в животе и в груди нарастает жар, а наши губы горят.

– Ты должен срочно жениться на мне, Джон, – шепчу я, не отстраняясь.

Мне это необходимо, потому что я слишком много знаю. Я не юная девочка, которая боится прикосновений и мужского тела. Я уже растеряла невинность, мне известны плотские утехи и радости супружеского ложа. Дэниэл делал все нежно и быстро, погасив свет, не раздеваясь и не снимая с меня больше, чем необходимо. Я не возражала, хотя меня всегда немного расстраивало, что Дэниэл заканчивал раньше, когда у меня все едва начиналось. Больно было только в первый раз, а мне хватало любопытства и уверенности, чтобы получать удовольствие от нашей супружеской жизни. Но даже тогда я понимала, что может быть лучше. Текучее предвкушение наполняло мое тело, скручивалось в узел внизу живота, а в груди разгоралась жажда. Но все заканчивалось раньше, чем я успевала извлечь из этого ощущения нечто большее. Теперь, когда появился Джон, эта жажда никуда не уходит, и мне хочется испытать то же, что чувствовал Дэниэл, когда закрывал глаза и вздрагивал, будто проглотил кусочек рая, будто достиг трансценденции, о которой говорит мама.

– Почему же? – шепотом спрашивает Джон, и в его голосе я слышу ту же самую жажду.

Это придает мне уверенности.

– Потому что я хочу зайти дальше поцелуев. Я хочу разделить с тобой постель.

С минуту он молчит, наклонившись ко мне, обхватив меня руками за талию, прижимаясь щекой к моей щеке. А потом начинает говорить, так тихо и медленно, что его слова щекочут мне ухо, и жар продолжает нарастать.

– Этого не будет, Наоми. Не здесь. Не сейчас.

– Я знаю, – бормочу я, сжимая пальцами его рубашку. – Но мне хочется. Мне так этого хочется, что я не смогу ждать до самой Калифорнии.

– Наоми, – выдыхает Джон. – Я не стану жить в чужом фургоне и не женюсь на чужой жене.

– Так вот кто я для тебя? Чужая жена? – ахнув, спрашиваю я.

– Я не это имел в виду. – Он качает головой. – Я не могу… жениться на тебе… в таких условиях. Когда семья твоего умершего мужа постоянно на нас смотрит, а твоя семья – слушает… – Он резко замолкает. Его неловкость нарастает. – Мне нечего тебе дать.

– Мне тоже нечего, – шепчу я. – Но мне ничего и не нужно, кроме как быть рядом с тобой.

– В тебе сейчас говорит не разум, – возражает он, мотая головой, и убирает руки с моей талии, оставив меня без опоры. – Чтобы все обдумать, нужно время. Чувствам времени не нужно. Чувства – это мгновенный ответ. А мысли… мысли требуют усилий. Чувства приходят без усилий. Я не говорю, что это плохо. Но и не хорошо. Просто так уж все устроено. Мои чувства… Я не могу им довериться. Не сразу. Потому что завтра мои чувства могут измениться. Многие люди предпочитают ни о чем не задумываться. Так проще. Но когда много времени проводишь в седле, поневоле начинаешь думать.

– О чем же ты думаешь? – спрашиваю я, пытаясь проглотить разочарование и остудить жар, по-прежнему бушующий в моем теле.

– Я думаю о своем месте в мире. О том, что будет, когда мы доберемся до Калифорнии. Когда ты решишь, что можешь найти себе кого-нибудь получше Джона Лоури. – Он произносит это без малейшего сомнения, с абсолютной убежденностью.

– Нет никого лучше Джона Лоури.

– Откуда тебе знать, что нет?

– А тебе откуда знать, что я заблуждаюсь? – возражаю я.

– Потому что ты не думаешь, Наоми. Ты просто… действуешь.

– Это неправда.

– Правда. Ты просто бросаешься в поток… Помнишь переправу через Платт? А как ты потребовала лошадь у Черной Краски? Ты кидаешься вперед, не задумываясь, что может быть другой способ.

– Иногда если мы слишком много и напряженно думаем, то позволяем страху обосноваться в душе. Но о тебе, Джон Лоури, я думаю очень часто.

– Нет. Ты не думаешь. Ты чувствуешь. И рад этому. – Он прерывается, чтобы откашляться. – Но в то же время мне страшно.

– Почему? – Я очень стараюсь не злиться.

– Потому что в конце концов время решает за нас. Оно прорывается сквозь туман в голове, чтобы скормить нам суровую действительность большой ложкой, и тогда у чувств не остается шансов, – с мрачной убежденностью произносит Джон.

– Тогда почему ты здесь? Почему не повернул обратно в Форт-Кирни, раз ты так уверен? Я думала, мы друг друга поняли.

– Я здесь как раз потому, что обдумал все это. Обдумал тебя.

– Обдумал меня? – повторяю я. – Что это значит?

– Это значит, что ты именно та, кто мне нужен. Я не передумаю. Никогда не захочу ничего другого. – Он делает паузу, прежде чем отчетливо произнести следующие слова: – Никого другого. Мне всегда будешь нужна только ты.

Я стою, уставившись на него, ошеломленная и тронутая этим признанием до глубины души.

– Но целовать я тебя больше не буду… Не в ближайшее время. И я не буду притворяться, что ты моя. Я не стану держать тебя за руку и говорить, что люблю. И не пойду к пастору просить нас поженить.

Радость, переполнявшая меня всего несколько минут назад, испаряется, будто ее и не было, так что я даже не могу вспомнить это ощущение.

– Ты совсем меня не знаешь, – шепчу я.

Его глаза вглядываются в мои, но я не могу угадать его мысли.

– Я знаю тебя. И я уверен. Но я хочу, чтобы ты тоже была уверена.

– Я рассказала тебе, что чувствую. – Я проглатываю гнев и разочарование, чтобы не закричать от досады.

Джон кивает:

– Я знаю. В том, что ты чувствуешь, я не сомневаюсь.

– Ты сомневаешься в том, что я думаю, – произношу я без всякого выражения. – Сомневаешься, думаю ли я вообще. Способна ли думать.