Ангелотворец - Ник Харкуэй

в секретную базу. На территории есть тайная теплица, где, по-видимому, выращивают сверхсекретные томаты.

Впрочем, за усадьбой проступают очертания гигантского здания размером с самолетный ангар или концертный зал, с земляной крышей, похожей на холм или курган. Внизу зияет разинутая пасть высоких ворот. Через некоторое время, думает Эди, когда все это порастет дроком и травой, выглядеть будет вполне правдоподобно. В пасть уходят железнодорожные шпалы без рельс – пока без рельс, – и всю эту громадину в данный момент тщательно красят в коричневый и зеленый. Получается эдакий trompe l’oeil, обманка, которую с воздуха не отличить от окружающей невзрачной местности.

Видимо, какие-то задачи – слишком важные, или опасные, или сложные – все-таки нельзя выполнять на ходу, даже в рескианском поезде с пневмоподвеской и геодезической архитектурой Брунеля-Цейса-Бауэрсфельда – и тем, и другим «Ада Лавлейс» может похвастаться, и ни в том, ни в другом Эди ни черта не смыслит.

Как любопытно. Более агрессивная ипостась «Науки 2» имеет незатейливое название «Наука 2: Актив» и занимается тем, что изучает и изредка пытается воплотить в жизнь различные научные идеи. Идеи эти могут казаться совершенно бредовыми, но, будучи воплощенными, способны в корне изменить мир. Если какой-нибудь ученый однажды изобретет картечницу Гатлинга, способную пробивать стальные стены, или генератор землетрясений, или лучевое оружие, или сокрушительную звуковую пушку, от воздействия которой танки сами будут разваливаться на части, Абель Джасмин должен удостовериться, что этот ученый работает на Корону, а не на страны «оси».

И тут напрашивается вопрос:

– Неужели кто-то действительно разрабатывает такое?

Абель Джасмин улыбается. Он подошел тихо и до сих пор ничем не выдал своего присутствия, но Эди всегда чувствует, когда сзади кто-то есть. На сей раз она сразу определила, что это он, и вернулась к их вчерашней беседе.

– Какое – «такое»?

– Суперпушки для открытого космоса. Энергетические лучи, управляемые молнии…

– О да. И не только. Мы живем в странное время, мисс Банистер. Невидимый мир, как выясняется, гораздо больше, чем тот, что доступен нашему восприятию. В ходе борьбы с незримым и неосязаемым люди создают… кхм… ужасы и чудеса. Возьмем рентгеновское излучение. Медицинский прорыв. Подлинное чудо. Его прямое длительное воздействие разрушает человеческий организм подобно огню и чумной палочке. Каков радиус действия? Поражающий фактор? Представьте себе поле боя, залитое невидимым светом, который сжигает на своем пути все живое.

Эди представляет эту картину. Она ей вовсе не по душе.

– Так вот чем тут занимаются?

– Нет, мисс Банистер. Наша работа куда важнее. Идемте.

Абель жестом приглашает ее в особняк. На ступенях лестницы их ждет человек – странная продолговатая фигура в черном.

– Рескианцы, – произносит Эди не без доли обреченности в голосе.

Не то чтобы у нее были какие-то проблемы с рескианцами, нет. Хранитель – создатель «Лавлейс» и, по-видимому, предводитель рескианцев – весьма приятный человек, страстно преданный своему благородному и совершенно безобидному делу. Она и сама порой склоняется к мысли, что все эти штампованные, идеальные, одинаково-одинаковые предметы, постепенно вытесняющие более топорные, но сработанные вручную, могут испортить отношения ее страны с самой собой, каким-то непостижимым и чудовищно жутким образом изгнать из нее душу.

И все же Эди не доверяет людям, принимающим что-либо на веру. Если целая группа людей в едином порыве воспевает уникальность каждой вещи, это неизбежно наводит на мысль об их, как выразилась бы мисс Томас, «своеобразии».

Эди улыбается, подходя к особняку.

– Здравствуйте, – говорит рескианец. – Я – Мокли.

– Чем вы занимаетесь? – вежливо отвечает Эди, потому что для рескианца это самый важный вопрос из всех, что можно задать.

– Сварочными работами, в основном. У меня дар к созданию подвижных ассиметричных конструкций, способных выдерживать колоссальные неравномерные нагрузки. Непременно познакомьтесь с ними поближе. – Он неопределенно поводит рукой.

– О, – отзывается Эди. – Как интересно!

Мокли расплывается в улыбке.

– Проводите нас внутрь, пожалуйста, – говорит ему Абель Джасмин.

Когда они входят, Эди сразу ощущает, что все помещение так и звенит: в груди отдается дикое, безудержное биение скрытой силы. Под домом бурят и рубят скальную породу, роют ход к морским гротам внизу. Эди видит стеклянную печь (то есть печь для плавления стекла, а не печь из стекла, хотя она уже ничему не удивилась бы) и горн, тигель и несколько гигантских труб или цистерн, о предназначении которых остается только гадать. Всюду химические колбы, реторты и бутыли, чаны, конденсаторы и причудливого вида аппараты, напоминающие одновременно шифровальные машины на борту «Лавлейс» и ткацкие станки. Безумная лаборатория, площадка для научных игр. Впрочем, нет. Подходя к центральной шахте, Эди понимает, что никакая это не детская площадка. Скорее – горнило Господа-Бога, где куют волшебные мечи, ваяют говорящие статуи и прочие сказочные артефакты.

Там, в глубине шахты, вздымаются, бурлят и пенятся темные, холодные, сине-зеленые воды Атлантического океана. В этот котел медленно опускают некую продолговатую бомбообразную штуковину, от которой вверх по отвесной стене шахты змеятся тросы. А ниже, под лучами обшаривающих тьму прожекторов, направленных не вверх, а вниз, Эди смутно различает что-то еще: под водой, на глубине ста или более футов притаилось на границе света и тьмы исполинское нечто, чудище, размерами и формой напоминающее кита.

Эди оглядывается и понимает, что в этой грандиозной мозаике чего-то не хватает.

– Кто счастливица? – спрашивает она; дураку ясно, что все это было сделано не для нее.

– Великая ученая. И да – женщина.

– Где же она?

Эди осматривается в поисках школьной училки в очках, с перепачканными мелом пальцами. Абель Джасмин вздыхает.

– О, мы надеялись на вашу помощь в этом вопросе, мисс Банистер. Видите ли, возникла небольшая проблема…

– Какая?

– Проблему зовут Сим Цянь.

Лицо на фотографии – черно-белой с синеватым целлулоидным отливом – ничуть не ярче других, не старше и не ближе к камере. Тем не менее оно заметно выделяется среди лиц остальных людей на снимке. Это особенное, уникальное лицо.

Безусловно, оно принадлежит человеку, которому все присутствующие на фото подчиняются. Господин этот богато одет, окружен множеством нахлебников, наложниц и отпрысков. Однако Эди не раз доводилось видеть старинные фотографии, на которых одно дитя, случайно запечатленное в миг беззаботной радости, полностью затмевало собой высокопоставленного родителя, или какая-нибудь кухарка так взглядывала в камеру, невзначай являя миру природную красоту, что одним этим взглядом переворачивала с ног на голову всю социальную иерархию. Искусство фотографии беспощадно, хотя глупо утверждать, будто оно не лжет. Еще как лжет; просто делает это особым, прихотливым образом: нищих превращает в министров, а мясников – в небожителей.

Однако на этой фотографии все очевидно. Камера нашла своего героя. Она влюбилась в Сим Цяня, пала к его ногам и поклялась служить ему вечно. Он прямо светится, как кинозвезда на обложке модного журнала: крупные белоснежные зубы, мужественный изгиб верхней губы подчеркивают тонкие геройские усики, точно нарисованные углем.

Итак, Сим Сим