Ангелотворец - Ник Харкуэй

его лицо, ища признаки снисходительности. Нет, ничего подобного. Когда мужчина поворачивается, она замечает монашескую тонзуру у него на макушке.

– Он потрясающий, – говорит Эди.

– Называется «Ада Лавлейс». Знаете, кто это?

– Дочь лорда Байрона.

– О, не только! Она была гением. Провидцем. Мы назвали поезд в ее честь.

– Уверена, она бы оценила.

– Возможно. Довольно того, что мы о ней помним. Я – Хранитель, – продолжает незнакомец, а потом добавляет, увидев, что Эди приоткрыла рот, размышляя, как бы повежливей спросить: – Ордена Джона-Творца. – Не дождавшись кивка, он поясняет: – Рескианский орден.

Эди вспоминает прилагательное «рескианский», которое ничуть ее не смутило. Рескианское изделие – это наверняка что-то затейливое, выполненное вручную, сложное, вдохновенное. Созданное с уважением к гуманистическим принципам. Призванное искать и находить божественное в повседневном. Подобные качества могут заслуживать похвалы, когда они присущи, допустим, чайному сервизу или даже исполинскому секретному локомотиву.

А вот существительное «рескианец» – уже совсем другая песня, от которой Эди немного не по себе. Это, должно быть, какие-то странные христиане, превозносящие ручной труд и стремящиеся познать естество мироздания.

Хранитель улыбается.

– В чем дело? – вопрошает Эди Банистер.

– Вы пытаетесь понять, инженер я или сектант.

– Пожалуй.

– Прекрасно, мисс Банистер. Очень похвально. Идемте, я вам все тут покажу. Допрос учините по дороге.

И тут – к ее изумлению – он любезно протягивает ей руку, как какой-нибудь барон – герцогине.

«Ада Лавлейс» состоит из одиннадцати вагонов: спальных, кухни, уборных и двух отсеков со странными устройствами из стекла и металла, о которых Хранитель ничего ей не рассказал, но которые с виду похожи на помесь франкировальной машины, музыкальной шкатулки и счетной доски. Из этого следует, что устройство, вероятно, имеет некое отношение к числам, вычислениям и, возможно, к шифрованию.

Есть в поезде собственный радиопередатчик, лаборатория и пара конторских помещений, личное купе Абеля Джасмина и дверь, за которой скрывается двигатель. От путеочистителя впереди, отлитого на заказ в Падуе (и созданного по чертежам некоего Бэббиджа, друга самой Лавлейс, переосмысленным рескианцами), до витой решетки в конце последнего вагона, во всем поезде нет ни единой детали, которая не была бы сделана и не обслуживалась бы вручную.

– Этот поезд – наша плоть и кровь, – говорит Хранитель. – Наше детище, плод трудов наших. Мы знаем его досконально. Чертежи совершенны, а материалы – нет. Они не могут быть совершенны по определению. Мы постарались это учесть и скомпенсировать. Вот эта поверхность кажется вам идеально отвесной? Идеально ровной? Это не так. Здесь подпилили, там подогнали. Заклепки все чуть разные. И расположены так, чтобы дерево не дало трещину. Местами мы их нарочно ослабили, чтобы материалам было, куда расширяться. Машина не понимает, что уязвима. Коловорот не знает, когда уничтожает предмет, в который врезается. А мы знаем. Мы чувствуем и слышим. Осязаем. Осязание вернее зрения.

– И это… делает ваши машины лучше?

Хранитель пожимает плечами.

– Это делает лучше нас. Или, по крайней мере, это означает, что труд и мастерство всегда для нас первостепенны. Мы видим несовершенства мира и научились понимать, на что сами способны под давлением. Да. Наши изделия действительно на долю процента лучше, чем изготовленные машинами, которые работают безупречно, без погрешностей. Однако разница становится ощутима лишь в условиях предельно высоких нагрузок. Если придется долго гнать этот поезд на всех парах, он выдержит. Он выдержит куда более серьезные испытания, чем указано в техпаспорте и чем можно себе представить. Он будет работать вопреки здравому смыслу, когда не останется никаких ожиданий, никаких надежд. Столкни его с рельс, заставь катиться по песку, нагревай, бей, – он сделает все, что в его силах. Он будет держаться до последнего, как живой человек, которым движет любовь. А когда он все-таки откажет, то откажет героически, унеся с собой наших врагов. Потому что таким мы его создали. Впрочем, надеюсь, такой необходимости не возникнет. «Лавлейс» – не линкор.

– Зато линкор – «Купара».

Хранитель улыбается.

– Она тоже выносливая.

Что, конечно, радует, но не сообщает Эди ничего нового о судне Аманды Бейнс. Тьфу!

Полгода спустя Эди Банистер, в удобных туфлях и скромном нижнем белье (впрочем, не совсем скромном, потому что у нее длинные ноги, а в ее фигуре недавно появились первые намеки на женственные формы), обливаясь потом, трудится среди машин. «Ада Лавлейс» узкая и как-то странно покачивается на ходу – будто каждую секунду повисает на краю обрыва. Первые несколько недель это вызывало у Эди ужасную дурноту, теперь же она почти ничего не замечает, разве что какую-нибудь деталь на долю секунды заклинит в карданном подвесе, и та перестанет работать в унисон с остальными. Лязг металла по металлу под ногами внезапно сменится ревом волн и ветра, по ногам потянет благословенный холодок. В операторской становится гораздо прохладнее, когда поезд идет по мосту.

Шифровальное оборудование – если это оно, – исступленно чихает. У Эди встают дыбом волосы, и она чувствует, как пыль и сажа оседают на кожу. Нахмурившись, она прикасается к заземляющему стержню слева, затем поправляет штыри и скармливает машине очередную последовательность цифр.

«Ада Лавлейс» – место, где Эди работает, живет и, как ни удивительно, учится. До начала рабочей смены в Парнике 6 (секретное условное обозначение операторской на «Аде Лавлейс») она четыре часа проводит за изучением вещей, которые девушкам знать не положено; поезд тем временем мчит по британской земле, занимая свободные боковые пути и заполняя пробелы в расписании.

«Ада Лавлейс», начинает понимать Эди, – лишь одна составляющая удивительной системы, сложной паутины связей. Система эта состоит не только из поездов, однако каждый ее элемент оснащен такой же машиной для работы с шифрами. В задачи Эди входит дешифровка сообщений и решение общих вычислительных задач, математическая оценка вероятностей и случайностей. Таская дешифрованные сообщения из операторской в кабинет Абеля Джасмина в голове поезда, Эди потихоньку догадывается, что стоит за числами: это населенные пункты, войска и флотилии. Она и близко не представляет, какое число что означает, зато хотя бы поняла, для чего нужны производимые ею в Парнике 6 расчеты. Они позволяют установить периодичность пополнения запасов вражеских войск, вероятность обнаружения секретной базы в результате ранней оттепели и схода снега с горной вершины, определить по частоте и высоте волн глубину воды в гавани. Эди подозревает, что это тоже часть испытания: сообразить, с чем имеешь дело, когда никто тебе об этом не говорит. К ней все еще присматриваются. Здесь тайны – это призы, которые нужно добыть, проявив смекалку.

Поезд входит в тоннель, и Эди вздыхает: в помещении моментально воцаряется удушливый зной. Несколько недель назад она предположила, что девушки, работающие в операторской, могли бы обойтись значительно менее скромным набором одежды. Ее инициативу поддержали даже самые робкие и кроткие, покуда на этот счет не высказался – чрезвычайно