Нео-Буратино - Владимир Корнев

— Ну что же вы таки сразу не сказали? Такой скромный молодой человек. Усложнили задачу, зачем-то портили себе нервы с секретаршей. Нервные клетки не восстанавливаются, а вам надо беречь себя, у вас талант. Завтра же опубликуем вашу миниатюру.

— Роман, — важно заметил автор.

— Да-да, конечно же, роман! — спешно поправился редактор.

Тиллим ликовал и уже рвался к новым свершениям. Он собрался было поблагодарить редактора и ретироваться, но того разбирало любопытство — он как раз перечитал рукопись и не мог удержаться от вопроса:

— Слушайте, а если очень много раз прочесть текст, хуже не будет?

— Поверьте, будет только лучше. До сих пор тем, кто читал, только помогало, — слукавил Тиллим.

— Что, исцелялись?

— Конечно. Телом и духом.

— А что в Москве…

— Уже давно печатают, в столице у меня много почитателей. Кстати, чуть не забыл, я бы вас очень просил отдать распоряжение напечатать роман рядом с моим объявлением о телепатических услугах. Заявку у меня приняли, его уже, наверно, набирают — не опоздать бы…

Арон Самуилович был в совершеннейшем восторге от Папалексиева:

— Так вы еще и телепат! Подумать только, какие разносторонние дарования! Хотя что же это я удивляюсь: Моисей Соломонович знает толк в молодых талантах. Слушайте, а вы не могли бы сейчас показать что-нибудь этакое, телепатическое?

— А разве вы не заметили? Я уже показал: никакого Моисея Соломоновича я знать не знаю! — выдал обнаглевший Папалексиев.

На счастье, чувство юмора лишало редактора способности трезво мыслить, а Тиллимова реплика уж очень его позабавила:

— Ха-ха-ха! Хорошая шутка! Вы знаете, я очень люблю остроумных людей, и мы с вами могли бы неплохо сотрудничать. А о своем объявлении не волнуйтесь — я распоряжусь.

Тиллим покинул редакцию в прекрасном настроении, ему хотелось бродить по улицам, созерцать происходящее и радоваться жизни, а чтобы не тратить время попусту, он решил попутно творить добро. Наиболее многолюдным местом из известных Тиллиму культурных учреждений Петербурга являлся универмаг «Гостиный двор». Ежедневное столпотворение вокруг этой цитадели торговли другому показалось бы утомляюще многоликим и вульгарно пестрым, но Тиллима всегда притягивала стихия толпы, он видел в ней что-то волнующе-родное, поэтому недолго думая отправился на Невский.

Невский жил своей обычной, полной надежд и стремлений жизнью, состоявшей из общего, роевого начала и частных забот каждого прохожего. У Папалексиева тоже была своя надежда, и он, как одна из неотъемлемых частиц рода людского, влился в толпу. Лавируя в нескончаемом потоке мужчин и женщин, он старался соприкоснуться с ними, почувствовать их локоть, наступить на ногу, но после нескольких касаний с ужасом взмолился:

— Господи! Какие страшные думы стучатся в мой мозг! Что движет этими людьми? Как народу грустно живется, когда кругом одни проблемы! Боже, помоги им, дай сил все это вынести!

Задев кого-то, кто, по оценке Тиллима, когда-то был приличным человеком, теперь же стал тем, что видел перед собой Тиллим, он понял, что беднягу гложет печаль об утраченных сбережениях. Накопил мужик несколько миллионов с риском для жизни, отказывая себе во многих удовольствиях, порой даже в самых обычных человеческих радостях, а потом вдруг «добрые люди» предложили оказать дружескую помощь в организации кооператива. Новоявленные друзья, проявив расторопность, состряпали липовые документы, взяли денежки, все до последней копейки, и растворились в воздухе, а несостоявшийся глава кооператива остался с фальшивыми документами и опустошенными закромами. Подойдя к усыхающей старушке с выцветшими от слез глазами, Тиллим с грустью констатировал, что возвратить комнату в коммуналке, откуда бабушку изгнал ею же самой прописанный любимый внучек, он не в состоянии. Коммунальные войны и междоусобицы, одолевавшие бесквартирных граждан, казались ему мучительно-беспросветными, ведь он и сам не имел понятия, как заиметь отдельную жилплощадь. Когда Тиллим повстречал одинокую миловидную даму и поймал ее взгляд, полный тоски, он обескураженно отшатнулся: вернуть любимого брошенной женщине он не мог, а сам не сошел бы за любовника: слишком уж она была горда и разборчива, а Тиллим — слишком простоват для этой роли. Соприкоснувшись с человеком, на лице которого был запечатлен большой интеллектуальный потенциал, Папалексиев помрачнел еще сильнее. Человек этот рассуждал о смысле жизни, о справедливости системы приоритетов современного общества и никак не мог взять в толк, почему ему, талантливому химику, разработавшему технологический процесс покрытия поверхностей защитной эмалью, аналогов которой нет во всем мире, уже полгода не платят зарплату. «До чего дожили! Наука приходит в упадок, беспомощно ожидая подписи какого-нибудь ничтожного чиновника, для которого всякий изобретатель — выскочка, лезущий всюду со своими открытиями. В общем, дохимичились…» — возмущался Тиллим, сознавая, что и здесь помощник из него никакой. Внимание его уже было приковано к длинноногой девице лет пятнадцати. Умышленно зацепив ее локтем, Тиллим в очередной раз испытал чувство досады: тельце этой юной особы, само еще недостаточно окрепшее и на вид совершенно хрупкое, было уже отягчено беременностью, которую маленькая женщина готова была прервать любым способом. Папалексиев даже профессией осветителя, значившейся у него в трудовой книжке, толком не владел, а уж прервать беременность не мог тем более. Он также не знал, как утешить прыщавого старшеклассника, безнадежно влюбленного в известную эстрадную певицу, как помочь молодому лейтенанту в кратчайший срок дослужиться до полковника, как убедить разуверившегося ветерана партии, что жизнь прожита не зря, а когда Тиллиму навстречу попался какой-то замученный негр, он сразу поспешил уступить тому дорогу: «Вот уж этому мне ничем не помочь. Ему, бедолаге, наверное, хочется сейчас на экватор, в тропики, где температура плюс сорок в тени… А может, он вообще мечтает стать белым?»

С этого момента, превозмогая головную боль, Папалексиев старался избегать опрометчивых прикосновений, обходил прохожих, соблюдая дистанцию и шепча про себя: «Нет, это слишком глобально… С этим я не справлюсь». В безбрежном океане людских забот он казался себе маленькой, беспомощной щепкой. То, что помогать людям — великое искусство, требующее особых душевных качеств, заменить которые зачастую не может и дар сверхъестественных сил, было для Тиллима открытием. Погруженный в раздумья, он брел по Невскому, но внезапно его внутреннюю сосредоточенность нарушили раздражающие вопли продавца лотерейных билетов, стоявшего в лучах раскаленного солнца рядом с ящиком, набитым заманчивыми пестрыми бумажками. Обливаясь потом, он заунывно призывал доверчивых горожан и развесивших уши гостей города попытать счастья, и те, как мотыльки на огонь, летели на его зов, набирая на мелкие деньги билетов в надежде, что хоть один из них окажется счастливым. «Сколько жаждущих счастья!» — поразился Тиллим. Он остановился и, затаив дыхание, стал наблюдать за работой распространителя. Казалось, что тот работает честно. А раз торговля честная, значит, успех Папалексиеву обеспечен — так, по крайней мере, он думал сам, устремляясь к живительному источнику несметных доходов, подобно тому как перешедший пустыню лев устремляется к первому же водоему.