Нео-Буратино - Владимир Корнев

на все случаи жизни.

В зависимости от того, сколько раз вы прочитаете роман, вы получите избавление от тех или иных недугов или неприятностей. Таким образом, если вы прочитаете его 25 раз, избавитесь от курения, 30 раз — от тяжкого недуга пьянства, 40 раз — от всех прочих телесных недугов, 50 раз — обретете новых друзей, 66 раз — избавитесь от сглазу, 80 раз — вернете своего любимого(ую), 100 раз — приворожите чужого(ую) и т. д. Прочитавший роман более ста раз сам узнает, какие приятные сюрпризы преподнесет ему судьба.

Чтение этого текста даже без определенной цели защитит вас от темных сил и одиночества, укажет путь к радости и счастью в личной жизни.

Читайте «Непосредственное желание страдать от любви нечеловеческой» снова и снова, и вы будете спасены!

Довольный только что вышедшими из-под пера опусами, Папалексиев переобулся, сменив стоптанные тапочки на выходные ботинки, и направил свои стопы в газетную редакцию. Подойдя к Дому печати, выглядевшему грубо обработанным дешевым камнем в драгоценном ожерелье набережной Фонтанки, он с горечью констатировал убожество эпохи технического прогресса, и холодок пробежал у него по спине: «Наверняка в этой неуютной каменной коробке сидят бездушные существа с малогабаритным сознанием. Придется брать штурмом этот пункт производства макулатуры». Будучи человеком сведущим в административной иерархии и представляя себе властные полномочия руководящего лица, Папалексиев понимал, что ноу-хау следует предлагать тому, кто непосредственно принимает решения о публикации, поэтому он сразу же направился к главному редактору, однако не так-то просто было добраться до этой важной персоны. Опасения Тиллима оправдались — он наткнулся на прочный заслон сотрудников. На требование поместить объявление в завтрашний номер ему ответили предложением оставить свои координаты, затем дали заполнить какой-то бланк, после чего агрессивного вида дама, бегло ознакомившись с Тиллимовыми писаниями, объяснила, что в любом случае верстка уже закончена и технологический процесс ради какого-то заурядного объявления нарушать никто не будет. Однако Тиллим в своем стремлении к намеченной цели был неистов и упрям, противоречащих его замыслам аргументов не воспринимал и не терпящим возражений тоном заявил: «Мне очень нужно. Я плачу за срочность».

В конце концов сотрудникам редакции пришлось уступить: «Заявку мы принимаем, и объявление завтра будет опубликовано, но по поводу вашего так называемого романа необходимо разрешение главного редактора». Новое препятствие ничуть не смутило Тиллима: преодолев сопротивление самоотверженной секретарши, он ввалился в кабинет босса. Это был нервный тип с весьма выразительными чертами лица, обрамленного курчавой черной бородой, с орлиным носом и пухлыми влажными губами. Он восседал в черном кожаном кресле за огромным столом, на котором громоздились в жутком беспорядке бумаги, справочники, записные книжки, телефонные аппараты и компактный персональный компьютер. Когда Тиллим увидел этот хаос, то подумал, что доверять роман столь занятому человеку небезопасно, так как тот может затеряться в ворохе макулатуры, но необходимость публичного выступления подталкивала Тиллима к действию. Редактор, в свою очередь, острым, быстро оценивающим взглядом из-под очков смерил стоявшего перед ним посетителя и обрушил на несчастного весь запас раздражения, успевший с утра в нем накопиться:

— Ну что это такое? Выйдите сейчас же отсюда, вы мне мешаете работать! Кто пустил? Кто вы такой? Я же сказал: ко мне никого не впускать! Я занят, понимаете? Нет, это просто проходной двор какой-то! Сколько раз говорить: мой кабинет — святая святых редакции, я занимаюсь здесь решением важных организационных и творческих вопросов, мне некогда размениваться по мелочам!

Вбежавшая вслед за Тиллимом секретарша, пытаясь оправдаться перед мечущим громы и молнии начальником, залепетала что-то о напористости посетителя, о том, что она никак не могла его остановить, и т. п. Решив, что дальнейшие препирательства с самоуверенным графоманом и беспомощной секретаршей только отнимут драгоценное время, редактор вырвал рукопись из рук Папалексиева и соблаговолил пробежать ее глазами. После чтения Арон Самуилович — так звали газетного босса — с брезгливым недовольством произнес:

— Вы что, сумасшедший? Врываетесь без предупреждения, суете какой-то бред… Вы сами-то понимаете, какую белиберду мне подсовываете? Уходите сейчас же, заберите это и больше никому не показывайте!

Тиллим, однако, не торопился покидать кабинет. Видя это, редактор добавил, что в их газете печатаются серьезные профессиональные авторы и «престиж издания не допустит присутствия на его страницах дилетантства с эксгибиционистским названием». Папалексиев был очень удивлен, ибо считал название вполне подходящим, способным заинтриговать читателя.

Возвращая исписанные листы, хозяин кабинета имел неосторожность соприкоснуться с руками незваного гостя, и это незамедлительно сказалось на ходе переговоров. Гость вдруг нашелся и объявил, что пришел по рекомендации Моисея Соломоновича из Москвы. Надо было видеть, как просветлело при этих словах лицо Арона Самуиловича, в его душе проснулись приятнейшие воспоминания. Уловив настроение, Папалексиев продолжал:

— Моисей Соломонович говорил мне, что в Петербурге у него есть добрый знакомый, коллега. Он неоднократно рассказывал о том, как вы с ним познакомились. Не правда ли, смешное приключение было в Рождественскую ночь в парижском отеле «Жирандот»? Вы познакомились случайно в лифте. Он с бутылкой шампанского, вы с конфетами, верно? Оба отправлялись на праздничный вечер… в обществе прекрасных дам… Кажется, вашу подругу звали Люси?

— Да? — удивился познаниям Тиллима редактор. — Разве не Лола?

Теперь он и сам не знал, чему больше верить — своей памяти или откровениям странного молодого человека.

— Ну если вы настаиваете, пусть это будет Лола, — снисходительно улыбаясь, сказал Тиллим. — Впрочем, самой примечательной деталью того вечера было не имя вашей подруги, а то, что лифт застрял на полчаса… Обслуживающий персонал, как водится в таких случаях, отмечал праздник на работе — это, оказывается, бывает не только в России — и на сигнал застрявших не реагировал. Когда наш дорогой Моисей Соломонович убедился, что лифтера нет на месте, он заговорил с вами по-французски, а вы стали отвечать на английском. Так вы договорились до того, что откупорили шампанское Моисея Соломоновича и, употребив его с вашими конфетами, недурно встретили Рождество, только под конец выяснив, что оба прекрасно владеете еще и русским языком и, кроме того, оба филологи, приехавшие по своим делам в одно и то же издательство. На ваш раскатистый хохот у лифта собрались пассажиры, лифтеры, официанты, прочие служащие отеля — словом, целая толпа, и на следующий день эту историю знал уже весь русский Париж, а теперь она стала притчей во языцех в пишущем мире Москвы.

После папалексиевского Рождественского рассказа Арон Самуилович неузнаваемо изменился, облик его теперь излучал само добродушие и радость. Он вспомнил, что своей должностью обязан именно Моисею Соломоновичу, имеющему обширные связи в издательских кругах обеих столиц, и всякий приходящий по его рекомендации должен быть так же обласкан, как он сам когда-то.