Мода и гении - Ольга Хорошилова

В Лондоне Уайльд поселился у своего друга, художника Фрэнка Майлза, вращавшегося в богемных кругах. Следил за новостями, узнавал сплетни и даже достал приглашение на открытие Гросвенор. Сообщали, что там будут самые сливки, знаменитости, аристократы и даже принц Уэльский. Отличный повод заявить о себе! Но имени Уайльда никто не знал, никому он не был интересен, ничего не изобрел, ничего не написал. Эстет решил привлечь внимание самым простым способом — броским костюмом.

Он пришел на открытие галереи в гениальном, как ему казалось, изобретении — красновато-бронзовом пиджаке в форме (подумать только!) виолончели. Свободная грудь, расширяющийся низ, зауженная талия, по бокам — карманы с эфами. Но самое главное — спинка. Она была скроена в форме виолончели. Это была тихая революция. В этом пиджаке-виолончели — вся авангардная мода ХХ века: эксперименты Сальвадора Дали и Эльзы Скиапарелли, Ива Сен-Лорана и Карла Лагерфельда, Хуссейна Чалаяна, дизайнеров Виктора и Рольфа… Пиджак заметили, но в светскую хронику он не попал. Впрочем, любопытных взглядов Оскару было вполне достаточно — для начала.

В ноябре 1878-го Уайльд сдал выпускные экзамены. Он мечтал о профессорской кафедре, о тихой прозрачной осени за мелким переплетом готического окна. Надеялся, что сможет задержаться, как-то устроиться. Но в Оксфорде для него не нашлось места, и, значит, дорога ему была в Лондон, где он совсем недавно дебютировал. На деньги, остававшиеся от продажи семейных домов в Лох-Брей, он снял второй этаж в утлом домике на Солсбери-стрит. Третий этаж арендовал его друг Фрэнк Майлз. На первом помещались склад книг и зал для занятий.

Свой пиано нобиле, «благородный этаж», как сразу же окрестил Оскар апартаменты, он наполнил оксфордским шиком: голубым фарфором, турецкими коврами, рисунками и тревожно-сладким запахом лилий. Стены гостиной зашил белыми панелями, получилось нарядно и элегантно. Теперь Уайльд был готов не только выходить в свет, но и принимать его у себя. К нему наведывался прерафаэлит Бёрн-Джонс, шумел пьяный Уистлер. Сюда забредал и принц Уэльский, тогда еще демократ, любитель певичек и сомнительных развлечений. Принц, должно быть, узнал о молодом забавном эстете от своей любовницы Лили Лэнгтри, лондонской театральной примы, с которой Оскар подружился.

Актриса Лили Лэнгтри.

Ателье W&D Downey, Лондон. 1880-е гг. Коллекция Ольги Хорошиловой

Слава Лэнгтри росла. Изящная, в драматичном гриме, она заставляла богачей-театралов задерживать на себе золотые бинокли. Она улыбалась им и оказывала приятные услуги, но особенно щедрой была к принцу Уэльскому, и тот не оставался в долгу. Лили помогла услужливому Оскару — их тандем был прекрасным и обоюдовыгодным. Актриса обеспечила Уайльду светский ангажемент, открывала для него нужные двери в мир высокого искусства и общества. Оскар сочинял ей стихи — наивные, конфетные, юношеские. Мягко, ненавязчиво занимался ее образованием, говорил об античном искусстве и литературе, о современной науке, шептал последние сплетни из области моды и нравов, учил латыни, редактировал ее грубоватый французский, сопровождал в музеи, театры.

Он стал ее личным стилистом: советовал, что с чем сочетать, какие фасоны идут ей больше, как вести приятную светскую беседу. Бывая с ней здесь и там, Уайльд неизбежно попадал в поле зрения поклонников и репортеров. Лэнгтри помогала ему стать узнаваемым, а известным его сделают стихи, так он считал. Но рифмы пока выходили дрянными. Не оставляя пера и надежды, Оскар продолжал служить Лэнгтри.

В мае 1879-го ему удалось привлечь внимание Сары Бернар, тогда уже большой звезды. Уайльд отправился в Фолкстон встретить ее корабль. И, дождавшись актрису, кинул к ее ногам пышный букет белых лилий. Звезда была очарована и даже заинтригована. Впрочем, сошедшись с Уайльдом ближе, она не смогла разгадать его: пылко признаваясь в любви, молодой поэт не пытался даже заигрывать с ней. С Лэнгтри, впрочем, Оскар был смелее.

Пока Бернар покоряла Лондон, Уайльд организовывал для нее приемы и вечера, составлял список гостей, рассылал пригласительные, придумывал развлечения, знакомил с художниками и поэтами, был в центре событий. В июне, после ее триумфального выступления в «Федре», он посвятил актрисе сонет и тут же опубликовал его в журнале. Позже он говорил, что Бернар привезла ему заветного «парижского яда». Пригубив этот «напиток», он стал истинным декадентом, перед ним открылся диковинный мир, блиставший невиданными оттенками.

Уайльд любыми способами пытался привлечь к себе внимание — острым словом, ярким костюмом, экстравагантными выходками. Он писал стихи и сочинял драму о русских революционерах, мечтал о литературной славе. Но его талант почти никого не интересовал. Талант нужно было подавать в пестрой упаковке — издателям, режиссерам, публике. Сочиняя сонеты и реплики будущей драмы, Оскар перепархивал из одного салона в другой, с одного званого ужина на другой и всюду сыпал остротами, приятно удивлял свежим глянцевым французским декадентством — лишь для того, чтобы утвердиться в обществе, найти тех отзывчивых импресарио и редакторов, которые оценят его поэтический дар, ловко обернутый в декаданс.

Он искал этих людей и на вечерах у своей матушки. В 1879 году Сперанца перебралась из Дублина в Лондон. В новом доме на улице Оукли, в Челси, она еженедельно устраивала салоны, на которые приходили важные персоны из мира политики, верткие актеры, именитые художники, влиятельные и богатые ничегонедельцы. Оскар блистал на этих журфиксах и остроумием, и костюмами.

В своем салоне Сперанца плотно занавешивала окна, зажигала подсвечники и канделябры, но лишь в определенных местах — углы гостиной оставались загадочно тусклыми. Ее сын всегда садился лишь туда, где стояли самые большие подсвечники, он был виден всем. Гости слетались к нему, словно мотыльки, оценивали его очередной броский наряд, новые истории, которые Уайльд теперь рассказывал медленно, нараспев, вводя гостей в транс.

Тогда он уже пристрастился к черным шелковым кюлотам, чулкам и туфлям (они составляли наряд члена масонской ложи Аполлона). Сшил себе курточки — одну бархатную, другую со стеганым шалевым воротником и застежками-бранденбургами. Носил их с белыми свободными шелковыми блузами. Галстуки выбирал пестрые — алые, изумрудно-зеленые, а иногда белые с аметистовой камеей.

Оскар продолжал поклоняться лилии, но в его диковинной эстетической оранжерее зацвели также зеленая гвоздика и подсолнух, которыми он украшал петлицы курток и сюртуков. Чтобы раззадорить публику (и, конечно же, прессу), он садился за столик на открытой террасе какого-нибудь дорогого ресторана, заказывал кофе, а своему подсолнуху — стакан воды. И, поставив цветок в бокал, долго-долго его разглядывал, аккуратно обращал вокруг своей оси. В те минуты он, элегантный, длинноволосый, напоминал молодого Юпитера, играющего с солнцем.

Репортеры и светские сплетники мгновенно передавали новости из жизни эстета Уайльда и в пышных пастозных красках пересказывали подсмотренную цветочную мизансцену. Неудивительно, что Оскар вскоре стал любимым газетным персонажем, и даже влиятельный сатирический «Панч» отозвался едкими карикатурами.