Танцуя с тигром - Лили Райт

Все еще колеблясь, Анна вошла в скромно обставленную комнатушку. Такая могла быть где угодно. Финикс, Тайпей. Бесстрастность этого места возбудила ее. Они находились в коробке анонимности и безразличия. Все, что здесь происходило, не имело никакого значения. Томас лежал на кровати, закинув ногу на ногу.

– Довольно интересное место для разговора, – сказала Анна.

Она увидела свое отражение в зеркале. Круги под глазами превратились в маленькие мешки беспокойства. Томас уже откупорил литровую бутылку мескаля и налил две стопки.

Он положил на нейлоновую простыню ножницы и подвинул их Анне:

– Открой свой подарок.

Анна оценила коробку. Открыть ее означало принять то, что скрывалось внутри. Кроме того, это значило обладать тем, что он ей преподнес.

– Это совершенно не стоило делать… – Анна всегда говорила это, когда ей дарили подарки.

– Я хотел этого. Открывай. Потом решишь.

«Решу что?» – едва не спросила она.

Анна разрезала ленту. Стенки коробки упали. Со дна коробки на нее смотрела маска чувственной женщины с буйной рыжей гривой и миндальным разрезом глаз. На каждой точеной скуле была золотая муха. Полные губы будто нашептывали какую-то тайну.

– Она прекрасна.

– Я тоже так думаю.

– Кто она?

– Малинче. Владычица Кортеса.

– Предательница? Ну спасибо.

– Та, которая соблазнила конкистадора.

– Самая ненавидимая женщина в Мексике. Переводчица, которая продала всех аборигенов.

– Женщина, которая помогла католицизму восторжествовать над языческой практикой приношения в жертву невинных людей и сделала так, что Дева Мария стала самой любимой и почитаемой святой.

– La chingada[185]. Шлюха. – Анна допила свой мескаль и почувствовала на языке грязь – от слов и алкоголя. – Если я Малинче, то ты Кортес. Он, случайно, не болел сифилисом?

Томас холодно посмотрел на нее.

– Я думал, что женщине с твоим воображением понравится быть Малинче, что ты найдешь способ удивить и очаровать скромного мальчика из Огайо. Готов поспорить, в детстве ты обожала цирк.

Анна поджала губы. Все ли ее желания были столь очевидны?

– Давай смотреть правде в глаза: с художниками с zócalo покончено. – Томас дотронулся до ее плеча. – Надень маску. Удиви меня танцем. Я привез музыку.

Анна удалилась в ванную, пытаясь справиться с головокружением. Ей доводилось заниматься сексом и по более грустным причинам. Неуверенность в себе. Скука. Жалость. Это мог бы быть самый героический секс из всех, что когда-либо у нее был. Самый удовлетворяющий. Она трахнет Томаса Мэлоуна, а потом надерет ему зад. Ровно через год она наденет свое маленькое черное платье и пригласит его на большое открытие галереи имени Роуз Уайт Рэмси в Метрополитен-музее. Она станет жертвой, только если замешкается. Конечно, она знала, что делать с маской Ла Малинче. Каждая женщина знала. Маска была тяжелой, но не до невозможности. Анна посмотрела на себя в зеркало. Оттуда на нее воззрилась девушка, больше похожая на проститутку из тех, что работали в «Ви-Ай-Пи Отеле».

И она подумала: «В среднем снежинке требуется два часа, чтобы упасть».

Она открыла дверь ванной комнаты. Зазвучала бразильская музыка – карамелизованный поп. От света восковой свечи комната стала плавучей и золотой, стены дрожали. Одетый, Томас прислонился к дальней стене. Браслет упал на его запястье. Каждая их встреча, каждый взгляд и слово, предложение и встречное предложение должны были привести ее сюда. Он хотел, чтобы она станцевала для него маску. И ко всему прочему он знал, что она готова сделать это для него.

Анна танцевала. Решительно, опасно, умело. Она соблазняла его. Она соблазняла себя. Скользя в своих армейских ботинках, она позволила кофте сползти с плеча и безвольно упасть на пол. За кофтой последовало и платье. Когда оно оказалось у ног, Анна погладила свою комбинацию. Она трогала себя. Мужчинам нравилось смотреть на отличия мужского и женского тел. Она не была обнаженной. Она была в костюме. Нагая, но таинственная, она была Анной. Она была Малинче. Шлюхой. Героиней. Пленницей. Мятежницей. Забудь о молельне. Она была, черт побери, новой религией. Ее грудь – божественные облака. Ее киска – пылающий костер.

Анна нашла свой бокал. Томас снова наполнил его.

– Как у меня получается? – Она была пьяна, но ей было безразлично. Она собиралась выйти из этой игры победителем. Увезти домой главный приз.

– Великолепно, – сказал он.

– Ты знаешь, как заканчивается танец.

– Стриптизеры не разговаривают, – прервал ее Томас.

– О да, понимаю, – с напускной серьезностью она произнесла фразу, которую часто говаривал ее учитель испанского: – Con la boca caillita, te ves más bonita[186].

Она запоминала самые смешные вещи.

Томас приложил палец к ее губам:

– Именно.

Анна обернулась, закружилась, полностью отдавая себя во власть музыке. Маска не имела ценности, пока в ней не потанцевали. Может быть, то же самое относилось и к женщинам. Она танцевала. Она разделась. Она осталась только в бюстгальтере и трусиках. Томас все еще был одет.

– Если это стрип-покер, то я, кажется, проигрываю.

– Тсс.

Она увлекла его за собой к кровати, нежно, но настойчиво уложила, села на него верхом и погладила его бедра. Ключей не было. Маска была слишком тяжелой, и она сняла ее. Томас напрягся. Ее губы коснулись его губ, но он не ответил взаимностью. Он не дотронулся до нее. Отдалился. Дистанцировался. Он был тверд, но не там, где это сейчас было нужно.

– Что-то не так? – Она была достаточно уверена, что все делает правильно.

– Было бы лучше заняться этим в часовне.

– Так ты занимаешься этим в часовне?

– В зависимости от обстоятельств.

– Я думала, ты никого туда не пускаешь.

– Однажды. Когда у нас будут отношения.

– Каким словом ты это называешь?

– Интрижка.

Анна встала, нашла свое платье. Потребовались усилия, чтобы сдержать подступающую тошноту. Ее отверг мужчина, которого она не хотела. Оксюморон. Кое-что. Лежа на кровати, она поерзала спиной по его пиджаку, чтобы понять, пусты ли карманы. Ключей не было. Оставался только портфель, который стоял раскрытым на столе. Сквозь жалюзи виднелась красная неоновая вывеска mariscos al cheff[187]. Она чувствовала себя светловолосой женщиной с картины Хоппера – соблазнительной для других, сломленной внутри.