Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

– Так возвращайся в Париж, дурачок, – сказала баронесса. – Зачем же оставаться здесь?

Вэл вытянул перед собой длинные ноги и принялся пристально разглядывать носки своих ботинок, словно надеясь прочитать на них ответ.

– Здесь есть то, что мне нравится, – сказал он. Голос его был тих и задумчив, как будто он разговаривал сам с собой. – Дед мой умер вскоре после моего возвращения, и, неожиданно для самого себя, я оказался владельцем сахарной плантации, которая тридцать лет приходила в упадок. Это же невероятно интересно – устранять неполадки, управлять плантацией как надо. Боже мой, Микаэла, это все равно что быть королем. Я решаю, что делать и чего не делать. Мое слово – закон. Я могу экспериментировать с новыми идеями, новыми методами. Это величайшее сражение из всех, в которых я участвовал, потому что я борюсь с природой. Меня может победить град, пролом в плотине, ранние морозы. Всю жизнь я играл в азартные игры, но никогда – с таким непредсказуемым результатом. От этого у меня кровь быстрей бежит по жилам. Столы в Баден-Бадене никогда не возбуждали меня так… И кое-что еще… чего словами не передашь. Это связано со здешним образом жизни. Я имею в виду французский квартал. Американцы живут совсем иначе. Мне кажется, французы знают, как надо жить. Они каким-то образом ощущают ток жизни. Я не могу этого объяснить. Как будто у них есть общая тайна. Они знают нечто такое, что делает жизнь терпимой.

– Бедный мой Вальмон! Ты не находишь жизнь терпимой?

– Только не надо мне сочувствовать, Микаэла, умоляю тебя. Я же сказал тебе, что не могу этого объяснить. Я интуитивно чувствую во всем этом тайну, разгадку которой стоит искать.

– Очень захватывающе. Ты, без сомнения, сошел с ума. Вэл ухмыльнулся:

– Возможно. Но мне это нравится.

– Ну что ж, раз нравится… Ты и раньше, насколько мне известно, любил играть в сумасшедшего. Есть ли вести от баронессы Дюдеван?

Ухмылка Вэла сделалась еще шире.

– До чего же ты вредная, Микаэла. Знаешь ведь, что Аврора ненавидит, когда ее называют настоящим именем.

– Дорогой Вэл, откуда же мне знать, как ее называть. Мадам Санд, месье Санд. Женщина, которая носит брюки и курит сигары, называет себя Жорж и проповедует разврат… Нет, это невозможно.

Вэл смеялся.

– Это не проповеди, а романы, – сквозь смех сказал он, – и она защищает право женщины на независимость, Микаэла. Кому, как не тебе, согласиться с этим?

– Независимость – да, но можно быть независимой, соблюдая приличия.

– Аврора всего лишь ведет себя так, как позволено вести себя любому мужчине. Он же не делает секрета из своей любовницы – разве перед женой. Но поскольку Аврора не замужем, ей нет надобности прятать своих любовников.

– С тобой, Вэл, просто невозможно говорить серьезно. По-моему, ты все еще влюблен в нее. Революция пошла тебе на пользу, друг мой. Если бы ты остался с этой гермафродиткой, с тобой было бы кончено. Ты стал бы посмешищем. Она же вдвое старше тебя. Ваш роман был смехотворен.

– Мне был тридцать один год, а Авроре сорок четыре. Никто же не находит ничего смешного в том, что у мужчины есть женщина младше его на десять, а то и двадцать лет.

Баронесса вскинула руки.

– Мир, – сказала она. – Я не хочу ссориться с тобой. Ты мне слишком дорог. Мне не следовало упоминать ее имя. Я думала, что мы будем вместе улыбаться, а мы едва не вцепились друг другу в глотки. Сделаем вид, что ничего не было. Лучше расскажи мне о твоих последних амурах в Новом Орлеане. Тут, надеюсь, можно поулыбаться.

Вэл рассмеялся:

– Это даже забавней, чем ты думаешь, Микаэла. Все считают, что мы с тобой любовники. Ну что ты теперь скажешь о романе мужчины с женщиной старше себя?

Баронесса смеялась так, что на глазах ее выступили слезы.

– Видишь, как интересно. Стоит лишь чуть изменить угол зрения, и все воспринимается совершенно иначе. Я безмерно польщена. А тебе безразлично, что о тебе думают?

Вэл поцеловал ее искалеченную руку.

– Моя великолепная баронесса де Понтальба, – сказал он, – это для меня величайшая честь.

Микаэла легонько поцеловала его в губы.

– Шевалье, – сказала она, – преступно несправедливо, когда мужчина так очарователен и в придачу так красив.

Благодарю вас от всего своего вздорного сердца. Была бы я на двадцать лет моложе… Нет, принимая во внимание все обстоятельства, лучше на десять.

Улыбка ее была ехидной, светской и девчоночьей одновременно. И в это мгновение Вэл поверил в те легенды, которые слагали о ней в Париже, – о мужчинах, которые шли на самоубийство, писали стихи, поднимались на горные вершины – и все во имя любви к ней.

Потом она вновь превратилась в усталую, погрузневшую женщину средних лет с крашеными волосами и двойным подбородком.

– Как бы я ни боготворила тебя, Вальмон, я должна пожурить тебя. Ты знаешь, какая у тебя складывается репутация? Люди называют тебя денди, фатом и даже мотом. Мне безразлично, правда ли то, что говорят о твоей игре и походах по шлюхам. У тебя столько денег, что тебе их никогда не потратить, как бы ты ни старался. К тому же мужчина не может без женщин. Все это я понимаю. Жаль, что Америка столь буржуазна, включая даже Новый Орлеан. Здесь нет женщин, искусных в любовных играх и имеющих удобных, снисходительных мужей. И все же не стоит столь публично выставлять напоказ свои грешки… Ты говоришь, что серьезно относишься к своей плантации. Почему же ты таишь от мира эту сторону своей личности? Скрытность порождает разговоры. Одни говорят, что у тебя там целый гарем мулаток. Другие, и того хуже, утверждают, что ты получаешь извращенное наслаждение, подвергая своих рабов зверским поркам и пыткам… Я знаю тебя, Вэл, и не придаю никакого значения этим сплетням. Но люди в Новом Орлеане тебя не знают. Даже семьи твоей не знают. Тебя не было здесь всю взрослую жизнь, а за два года после приезда ты составил о себе неверную славу. Я говорю тебе все это, потому что люблю тебя. Оставь кружевные манжеты, парижские наряды и детские пари о том, через сколько минут начнется очередной ливень.

Пока Микаэла говорила, выражение лица Вэла менялось. Сначала черты его застыли, потом нахмурились. Теперь на лице его лежала сардоническая усмешка.

– Ай-яй-яй, баронесса, – произнес он. – Кто бы мог подумать, что именно ты начнешь поучать меня и призывать следовать общепринятому? Да я бы умер от тоски или, хуже того, обрек себя на жизнь, в которой каждая минута кажется неделей, до того она тосклива. Мне неинтересно, что именно говорят люди, лишь бы это говорили за моей спиной. В противном случае мне предстоит очередная опостылевшая дуэль.

Микаэла пожала плечами. Потом засмеялась:

– Я не могу на тебя сердиться, Вальмон. И больше не стану стараться исправить тебя. Продолжай в том же духе, самый очаровательный повеса в этой и любой другой стране. А теперь, к сожалению, я должна тебя покинуть. Мне надо писать письма. Но ты непременно оставайся, если только у тебя нет других дел. Скоро придут Альфред с Гастоном, они будут очень рады тебя видеть.