Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Она бережно соскребла порошок в банку со скисшим молоком и принялась мешать, пока не получилась похожая на крем масса. Закрыв банку, она тщательно вымыла ступку, пестик и ложку. Потом вымыла руки сильнодействующим мылом и жесткой щеткой, вытерла их чистейшим куском белой ткани и окунула в прозрачный раствор, который закрывает поры на коже, не давая яду попасть в кровь.

Была половина четвертого. Пора идти. Опера начинается в шесть, а дебютантка должна быть выставлена напоказ в своей ложе задолго до того, как в зале погасят свет.

Она уложит девчонке волосы не очень плотными колечками над ушами, на две стороны. Тогда полностью откроется красивая длинная шея. Мари положила в свою ситцевую сумку две пары щипцов, добавив флакон масла, пахнущего гардениями, – сойдет за приворотное зелье, которое так просила девчонка. Она в него поверит, и от этой веры оно сработает. По крайней мере настолько, насколько нужно. В последнюю очередь Мари положила в специальный отдельный карман банку со смертоносной мазью. Собрав волосы в пучок на макушке, она привычным движением повязала сверху ярко-красный тиньон. Пальцы ее уложили на платке семь углов; затем она вышла из дому и гордо зашагала к особняку Куртенэ. Она шла танцующей походкой. Открытие сезона в опере – это всегда так увлекательно. У нее, как и в другие годы, было зарезервировано место. Сегодня будут давать «Любовный напиток». Мари Лаво предпочитала Доницетти всем прочим композиторам.

В вечер открытия сезона вдоль Орлеан-стрит, где находился оперный театр, выстроилась цепочка экипажей длиной в целый квартал. Обычно люди ходили в оперу, как и в любое другое место, пешком. Во французском квартале все поблизости, а перемещаться по узким улочкам удобнее на ногах.

Но в день открытия сезона имелись особые причины воспользоваться экипажем. Дебютантки опасались запачкать белые платья на грязных, пыльных улицах; даже престарелые и больные не желали пропускать первое представление. Дамы надевали самые изысканные и дорогие украшения и очень нервничали – ведь в темных закоулках могли таиться воры. Зрители прибывали за сто миль со всей округи и, добираясь в оперу, затаившуюся на глухой улочке позади соборного сада, вынуждены были полагаться на наемных извозчиков. Американцы, которые любили оперу или мечтали об успехе в обществе, приезжали из предместья, где они обитали, преодолевая довольно большое расстояние до Старой площади.

Те же, кто шел, по обыкновению, пешком, качали головами при виде шумного хаоса, привычно перешагивая или обходя кучки конского навоза и поздравляя себя с тем, что уж они-то не пропустят увертюры.

В карете Куртенэ Жанна была близка к истерике. А Берта безуспешно пыталась скрыть свою нервозность.

– Папа, давай выйдем и пойдем пешком, – молила Жанна. – Ведь тут так близко, а мы совсем не продвигаемся. Если мы опоздаем, я этого не перенесу.

– Сиди спокойно, Жанна, – сказал отец. – Для твоего парадного выхода времени более чем достаточно. Берта, прекрати дергаться. Ведешь себя не лучше Жанны.

Жанна зарыдала.

– О chérie,[19]не плачь! – горестно возопила Берта. – У тебя будут полоски на щеках, и тогда все узнают, что я разрешила тебе припудриться. Подожди-ка, у меня где-то под рукой носовой платок.

– Возьмите мой, мадам, – сказала Мэри. – Держи, Жанна. Смотри, мы же едем! Так что не плачь, ты ведь не хочешь, чтобы у тебя покраснели глаза.

Разочек всхлипнув, Жанна перестала плакать.

– Смотри, мама, – сказала она. – Вот еще одну девушку вывозят в свет. Вон там, видишь, выходит из кареты перед нами. У нее букет в руках, и она вся в белом. Кто это?

– Жанна, не высовывайся так из окна. Веди себя как подобает леди. – Берта и сама украдкой выглянула. – Это Катрин Демулен. Господи Боже, я-то думала, что ее дебют был уже много лет назад. Ее отец, поди, просто не хотел раскошелиться. Такой скряга!

– Берта, – прорычал Карлос, – не забивай Жанне голову сплетнями. Она же может повторить на людях.

– Ей-Богу, Карлос, теперь она много такого услышит. У нас уже несколько десятков приглашений. Сезон, похоже, будет просто замечательный… А-а, вот и приехали. Теперь, Жанна, не забудь, что сначала надо подождать, пока не сойдет отец. Потом он подаст мне руку и спущусь я, а только потом ты. Букет держи в левой руке, а правой возьми папу под руку. Осторожней, не запутай ленты. И не глазей по сторонам. Можешь слегка стрельнуть глазками, но главное – смотри под ноги. Ступеньки очень узкие и коварные.

Когда дверца экипажа открылась, Берта остановила поток наставлений. Милостиво улыбнувшись привратнику, она протянула руку мужу, который уже вышел из кареты.

Мэри была потрясена, до чего изменилась Берта. Пока мадам кудахтала над Жанной, она оставалась все той же Бертой, только в другом наряде. Теперь она совершенно преобразилась. Степенная, с королевской осанкой, она и по виду, и по сути стала светской дамой. На ней было вечернее платье муарового шелка цвета лаванды, с глубоким вырезом и густо-фиолетовыми бархатными лентами на воланах юбки и рукавов. Ее вечерняя накидка была из того же бархата, укрепленного подкладкой и обрамленного шелковыми рюшами. На шее у нее была нить бриллиантов, с которой свисал кулон – аметист в форме слезинки размером с перепелиное яйцо, окруженный бриллиантами. Уши были украшены висячими серьгами, тоже с бриллиантами и аметистами помельче. Широкая цепочка с вправленными в нее бриллиантами тянулась вокруг талии, затянутой тугим корсетом. Скреплялась цепочка аметистовой застежкой. Бутоньерка из тепличных фиалок была вставлена в сложную прическу, почти скрывая маленькую бриллиантовую брошь-полоску, которая не давала прическе рассыпаться.

Вид Берты в роскошном вечернем туалете произвел на Мэри сильное впечатление. Она была совершенно изумлена, когда Берта, открывая один бархатный футлярчик за другим, принялась вынимать оттуда драгоценности. Но втайне Мэри считала, что драгоценности лишние и совсем не идут этой вечно занятой, усталой женщине, которую Мэри так хорошо знала. Берта была более похожа на себя, когда суетилась над простым жемчужным ожерельем, застегивая его на шее Жанны, или рылась в кожаной шкатулке, полной золотых цепочек и брошек, откуда она извлекла брошь из гнутого красного и желтого золота в форме банта и протянула ее Мэри. «Это тебе в подарок, – сказала она тогда, – в благодарность за то, что ты сделала с платьем Жанны». Тогда все внимание Берты было поглощено Жанной. Для нее не существовало ничего, кроме дочери.

Теперь же она была мадам Куртенэ, одетая по моде, под стать своему мужу, красивому месье Куртенэ, чувствовавшая себя как дома в высшем обществе, к которому оба они по праву принадлежали. Издалека с царственным одобрением она смотрела, как Карлос помогает дочери, а затем и Мэри выйти из кареты и как Мэри поспешно поправляет юбку Жанны и длинные нежно-голубые ленты, свисающие с ее букета. Затем она взяла мужа под руку и степенно прошла в оперный театр, улыбаясь, останавливаясь и заговаривая с друзьями, кивая знакомым. Будто такое понятие, как спешка, было ей неведомо.