Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе - Мойзес Наим

Рост гиперконкуренции

Из-за распыления политической власти границы между разными категориями игроков, будь то политические партии (крупные и мелкие, традиционные и крайних взглядов), правозащитные организации, пресса или избиратели, становятся более размытыми. Избранные чиновники и правительственные организации сегодня все чаще выпускают собственные издания или общаются с электоратом напрямую в интернете. Узкоспециализированные влиятельные группы теперь выдвигают собственных кандидатов, а не только принимают опосредованное участие в политическом процессе. А поскольку барьеры на вход стали ниже, чем когда-либо, выросла конкуренция. Тот, кто собирается заниматься политикой, вынужден рассматривать вопрос о потенциальном союзе с кем бы то ни было и предвидеть нападки со стороны постоянно меняющихся партий, активистов, спонсоров, лиц, формирующих общественное мнение, журналистов из числа рядовых граждан, контролирующих органов, а также правозащитников.

Обычные люди получают полномочия

Влияние отдельного человека (не профессионального политика, а простого обывателя, зачастую без высшего образования) растет, и это, пожалуй, самое трудное, но важное следствие действия политической центрифуги. Оно проявляется из-за того, что рушатся культурные и организационные барьеры, которые отделяли профессиональных политиков от всех остальных. Значение крупных политических партий снижается, появляется множество новых и простых способов участия в политической жизни, а значит, в барьерах уже нет необходимости. Эта тенденция способствует установлению непосредственной демократии по образцу афинской Агоры или собраний жителей всех кантонов в Швейцарии, только в эпоху цифровых технологий. Однако вместе с этим возникает и опасность раскола: известно множество примеров того, как отдельные личности или целые группы из дурных побуждений вносили смуту в политическую жизнь и создавали тупиковые ситуации.

Так что президент Бразилии Фернанду Энрики Кардозу, министр иностранных дел Швеции Лена Хьельм-Валлен и президент Чили Рикардо Лагос не просто жалуются на упадок власти с позиции силы и привилегий. Власть высокопоставленных правительственных деятелей сокращается, причем не в пользу какого-то политического конкурента или организации, которой они могут противостоять, могут откупиться от нее или вовсе закрыть. И этот процесс невозможно обратить вспять, изменив политические взгляды или наняв новых советников: ни сами политики, ни их программы тут ни при чем. Власть утрачивают сами высокие посты, те позиции силы и авторитета, которые с точки зрения политической карьеры всегда считались высшей наградой. Власть не просто переходит к кому-то другому. Она слабеет, а в некоторых случаях и вовсе исчезает.

Политическая центрифуга создает трудности для авторитарных режимов: их противники становятся все более неуловимы, появляются новые соперники. Однако с этим сталкиваются и демократии. Для большинства правозащитников демократия – заветная цель, и упадок власти авторитарных правительств помог многим странам к ней приблизиться. Однако последствия упадка власти на этом не ограничиваются. За ним кроются серьезные экономические, технологические и культурные факторы, которые порождают новые идеи и умонастроения, и не все из них демократические по своей сути. Региональный сепаратизм, ксенофобия, кампании против иммигрантов, религиозный фундаментализм только выигрывают от упадка власти. Одно и то же явление можно наблюдать во всех уголках земного шара: политическая центрифуга усложняет расстановку политических сил, разрушает прежние модели и традиции. Причем можно с уверенностью утверждать, что эти процессы будут продолжаться.

На подготовку теракта 11 сентября “Аль-Каида” потратила около 500 тысяч долларов, тогда как прямые потери от разрушений и стоимость ответных ударов США составили 3,3 триллиона долларов. Иными словами, на каждый доллар, который потратила “Аль-Каида”, когда планировала и осуществляла теракт, Соединенные Штаты потратили 7 миллионов долларов{142}. Стоимость теракта 11 сентября равна одной пятой национального долга США. В 2006 году во время Ливанской войны “Хезболла” выпустила по израильскому кораблю высокоточную крылатую ракету. Та попала в цель и едва не потопила израильский ракетный катер “Ханит” (“Копье”), оборудованный системой ПРО. Стоил он 260 миллионов долларов, а ракета “Хезболлы” – всего 60 тысяч{143}. В 2011 году сомалийские пираты нанесли в общей сложности ущерб в размере от 6,6 до 6,9 миллиарда долларов. Несмотря на постоянное патрулирование, в котором принимали участие боевые корабли самых разных стран, оснащенные по последнему слову техники, пираты совершили рекордное число нападений – 237 против 212 в 2010 году{144}.

Террористы, боевики, пираты, повстанцы, борцы за свободу, преступники всех мастей появились не вчера. Но, если переиначить слова Черчилля, “никогда еще в истории человеческих конфликтов у столь немногих не было возможности нанести такой огромный ущерб столь многим такими незначительными средствами”. Таким образом, даже в сфере вооруженных конфликтов микровласть, хотя и редко выигрывает, существенно усложняет жизнь суперигрокам, то есть крупным дорогостоящим военным комплексам.

Небольшие, но мобильные боевые единицы все активнее отстаивают свои интересы и наносят существенный ущерб куда более крупным и лучше вооруженным соединениям противника. Это свидетельствует о том, что применение власти посредством силы изменилось, а государства с традиционными армиями все чаще не могут (или не хотят) в полной мере использовать имеющийся у них в распоряжении разрушительный потенциал. Разумеется, микровласть не способна сражаться с мировыми военными державами на равных, однако она все чаще ухитряется мешать более крупным и технологически продвинутым игрокам одерживать верх в асимметричных войнах, а это свидетельствует о фундаментальных изменениях в том, как функционирует власть.

Одним из самых авторитетных мыслителей в области современных боевых действий считается Джон Аркил-ла. Он полагает, что мир вступил в “эру постоянных войн с нерегулярными вооруженными формированиями”. Вот что он пишет: “Великим полководцам, сведущим в традиционных формах конфликтов, нечего нам рассказать. Бесполезны тут и классические принципы ведения войны, в особенности представление об абсолютной силе большинства, дошедшее до наших дней в виде доктрины Колина Пауэлла о «неодолимой силе», и прочие концепции вроде «шока и трепета». Подобные идеи оказывались несостоятельными еще во время войны во Вьетнаме, сегодня же становится совершенно ясно, что попытки приспособить их к борьбе с боевиками и сетью международного терроризма также обречены на провал”{145}.